Актер и спортсмен

Мы уже знаем, что Алачачян-теоретик и Алачачян-практик совсем неодинаково относились к славе. К тому, что называют игрой на публику, а надо бы называть игрой для публики. Алачачян, который пишет, относится так же, как и Алачачян, который играл. Да, да, рационалисту до мозга костей нравилось нравиться зрителям. Но нет в этом противоречия: рационализм и эффектность — разве одно не исключается автоматически другим? Наверное, да, если говорить о правиле. Но нет ведь правил без исключений.

Начнем с того, что игра для зрителя никогда не мешала Алачачяну играть для команды. Если спортсмен играет только на публику, если он за аплодисменты готов платить любую цену, он обязательно сорвется. Я видел не меньше полутора сотен матчей с участием Алачачяна. Были и такие, в которых он играл не очень хорошо и даже плохо. Но ни разу на моей памяти он не сделал такого, что, понравившись зрителям, могло пойти во вред команде. У Алачачяна был пас — само совершенство. Однако не все из его партнеров умели принимать мячи после таких пасов: мяч летел с неимоверной скоростью. Им Алачачян никогда таких пасов не давал, хотя в случае неудачи зрители, конечно же, освистали бы не его, Алачачяна, а партнера.

...Алачачян заканчивает дриблинг. Сейчас либо пас, либо бросок в корзину. Но Алачачян с силой швыряет мяч в щит, мяч отскакивает к нему, и Алачачян тотчас отправляет его партнеру, стоящему вблизи от корзины. Бросок — гол!..

Когда я увидел эту двухходовку впервые, она мне понравилась — она не может не понравиться, — но я склонен был считать, что это эксцентричная выходка аса, убежденного в том, что ему все дозволено.

Прошло время. Трюк со щитом я видел, наверное, еще раз десять. Я понял: это не авантюра, здесь все продумано заранее и все учтено. Соперники ждут: либо пас, либо бросок — и третьего не дано. Алачачян был убежден, что все пятеро соперников инстинктивно посмотрят на мяч и щит и, следовательно, на какое-то мгновение потеряют из виду его, Алачачяна. Он и загодя предупрежденный им партнер выигрывали долю секунды — этого было достаточно.

В 1964 году в Москве Алачачян проделал этот фокус в матче с американцами. Тренер сборной США Джон Маклендон поднялся со скамьи и долго аплодировал Алачачяну. Запасные американской команды, когда их затем выпускали на площадку, первым делом подходили к Алачачяну, хлопали его по плечу, жали руку. Это было признание, ценное вдвойне, втройне, ибо исходило оно от товарищей по цеху, от людей, знающих толк в баскетболе, знающих, чем разнится красота от красивости.

Я был неточен, сказав, что желание быть любимым у зрителей не мешало Алачачяну играть с пользой для дела. Они, зрители, помогали Алачачяну играть с полной отдачей сил. Алачачян бросал трибунам трюк, трибуны платили аплодисментами. Южанин, экспансивнейший человек, он тонизировал себя добытыми аплодисментами.

Рационалист и в любви своей оставался рационалистом.

...Кое-кто из моих коллег часто упрекал меня в том, что я непомерно захваливаю Алачачяна и что из-за него, Алачачяна, не вижу баскетбола. Когда Алачачян уже кончал играть, я перечел все, что писал о нем. Ну что ж, я и сейчас подписался бы под тем, что написал и 5 и 10 лет назад. Потому что — так, во всяком случае, кажется мне — я не написал о нем ничего такого, что противоречило бы истине, какой она виделась мне тогда и видится сейчас.

Но с чем я не могу не согласиться, так это с тем, что пропорция была мною нарушена. В одно время с Алачачяном играли многие очень хорошие баскетболисты, которые заслуживали того, чтобы о них написали больше, чем было написано в «Советском спорте». Виноват, разумеется, я. Не хочу оправдываться. Да и объясняю я причину, в силу которой мною нарушена была пропорция лишь потому, что это имеет прямое отношение к затронутой теме. Алачачян был настоящим артистом от баскетбола: он не гонялся за успехом, но получал его полной мерой. Я не могу сказать, что в нашем баскетболе не было артиста лучше, чем Алачачян. Но в том, что не было артиста, которого зрители любили бы больше, — вот в этом я убежден.

Матчу предшествует церемония представления игроков. Диктор называет номер и фамилию игрока — тот делает шаг вперед, навстречу приветствиям. Одному аплодируют сдержанно, другому — тепло, третьему — бурно. На моей памяти никому из баскетболистов не доставалось столько оваций, сколько получал их шестой номер ЦСКА и сборной СССР — Арменак Алачачян.

...Между прочим, двое из тех моих коллег, которые упрекали меня, тоже не выдержали испытание Алачачяном. И тому, и другому довелось освещать турниры, в которых играл Алачачян. Готовя их корреспонденции к печати, я не без злорадства думал, что и им Алачачян тоже помешал увидеть баскетбол. Один из них — Евгений Рубин, который был корреспондентом «Советского спорта» на чемпионате Европы 1961 года в Белграде. Другой не захотел, чтобы я назвал его имя.