Кто играет лучше — Коузи или Алачачян?
То, о чем я расскажу сейчас, уместнее выглядело бы не в очерковой зарисовке, автор которой ограничен в своих возможностях: он, скажем, может лишь оценивать факты, но не вправе придумывать их; то, о чем я расскажу, — скорее для назидательного романа, сработанного по давно изготовленному шаблону, для романа, автор которого не боится нагнетать события, усложняющие путь его героя к хэппи-энд. Но, в конце концов, не мною придуман этот сюжет, сюжет, в котором добродетель торжествует — и торжество ее не упрятано в подтекст, как это и должно быть в хорошей прозе. Не моя вина, что такое происходит не только в плохих романах, но и в жизни.
В 1959 году Алачачян превосходно сыграл в турнире Спартакиады народов СССР. В сборную страны его, однако, не взяли. После окончания чемпионата СССР 1960 года, в котором он сыграл выше всяких похвал, я попросил тренеров каждой из двенадцати команд высшей лиги дать свой вариант сборной СССР. Во всех двенадцати вариантах значились Янис Круминьш, Валдис Муйжниекс, Виктор Зубков и Арменак Алачачян. Трое были среди тех, кто поехал в Рим, на Олимпиаду — Алачачяна не пригласили даже на сборы. Самый памятный матч Алачачяна стоил ему дороже нескольких бессонных ночей.
23 апреля 1961 года — если бы не 23, а 25 апреля, можно было бы сказать, что ровно через три года после того памятного матча, — в том же самом лужниковсксом Дворце спорта опять встречались сборные СССР и США, и Алачачян, который все-таки заставил взять его в сборную — игрой своей заставил, — опять в превосходной форме. Обилие совпадений, которое наводит на мысль, что и Судьба, эта великая писательница, теряя порой чувство меры и проявляя дурной вкус, заимствует сюжеты из традиционных романов. Она, однако, сочла, что нагромождение совпадений — это хорошо, но мало, и за несколько дней до матча с американцами поступила с Алачачяном точь-в-точь, как писатель, который, убоявшись, что читатель поостыл, подбрасывает своему герою новые испытания. Короче говоря, в одном из тренировочных матчей Алачачяна подстерегла травма. Травма не из тяжелых (дней через десять Алачачян смог бы вернуться в строй), но болезненная: трудно было ступить на пятку.
Вскоре после матчей с американцами команде предстояло ехать в Югославию — на чемпионат Европы. Совет врача команды уберечь Алачачяна или, может быть, воспоминания о событиях трехлетней давности сыграли свою роль, — не знаю, но факт остается фактом: тренер сборной СССР С. Спандарян принял решение играть с американцами без Алачачяна. Алачачян же, как это и должен был сделать положительный герой романа, воспротивился осторожному и разумному решению: он рвался в бой и добился своего.
Что это было — риск, граничащий с безрассудством, или трезвый расчет человека, хорошо знающего свои возможности, а потому и уверенного в благоприятном исходе задуманного? Этот вопрос я задавал себе и тогда, в 1961 году, когда неожиданно для себя увидел его на разминке перед матчем, и сейчас, когда пишу об этом. А ответить не могу. Обосновать можно было бы любой из ответов: «Да, авантюра: он был болен, стало быть, как игрок неполноценен, а противник очень силен», «Конечно же, он все рассчитал, не мог же он забыть о том, чем закончился для него первый неудачный матч с американцами, и не мог не понимать, чем грозит ему вторая неудача; нет, он все взвесил: в чем, в чем, а в безрассудстве его не упрекнешь — он всегда был рационалистом». Но если ты в состоянии на один вопрос дать два диаметрально противоположных ответа, это свидетельствует не о силе твоей, а о слабости, это значит, что ты намереваешься убедить в том, в чем сам не убежден.
Этот вопрос из тех, которые легко задавать, ответить же на него легко лишь беллетристу, который своего героя знает лучше, чем он сам. А я ведь пишу не рассказ об Алачачяне и биографию его не пишу: она написана им самим. Я лишь путешествую по его биографии, и, как всякий путешественник, могу и увидеть не все, и не все увиденное понять.
Нет, не знаю я, что заставило тогда Алачачяна пойти ва-банк. Но в одном я почти убежден: первопричина — тот самый памятный его матч.
Алачачян признает за спортсменом право на плохой матч. И о неудаче другого он быстро забыл бы (так же, как забыли о его неудаче другие). Но самому себе такую плохую игру в таком матче такой человек, как Алачачян, простить не мог. Он судил себя строже и дольше, чем его судили другие. Он считал себя опозоренным, стремился смыть позор и внушил себе, что сделать это он сумеет только в таком матче, как тот, который принес ему столько горя.
...Впрочем, все это лишь предположение, догадка. Даже не так. Это размышления вслух человека, который, путешествуя по чужой биографии, стремится узнать и понять то, о чем ему по возвращении надо будет рассказать другим.
То был не лучший матч Алачачяна. И даже, наверное, не один из лучших. Он сыграл так, как играл обычно. А это уже что-то да значит: он ведь играл не с кем-нибудь, а с американцами, и потом — что там ни говорите, а травма, даже легкая, — это травма, и если не сама травма, то, по крайней мере, сознание того, что он травмирован, сковывает игрока.
После матча я спросил у Джона Маклендона, тренера сборной США, кто из советских баскетболистов понравился ему. Затем я намеревался узнать его мнение об Алачачяне. Второго вопроса задавать не пришлось: в ответ на первый Маклендон поднял шесть пальцев, что на баскетбольном эсперанто означает шестой номер, и сказал не то «Экстра!», не то «Прима!» — не помню, какое из этих слов он сказал, помню лишь, что понял я его без помощи переводчика.
Вот и все о самом памятном матче Алачачяна и о событиях, которые, по моему мнению, с тем матчем связаны. И поскольку тема, как говорится, исчерпана, здесь следовало бы поставить точку. Но я не удержусь и продолжу рассказ, хотя сам сознаю, что для этого у меня есть лишь формальный повод: тот же собеседник — Маклендон, тот же главный герой беседы — Алачачян.
В апреле 1964 года баскетболисты США совершили третье турне по нашей стране. Три матча сборных СССР и США — три победы сборной СССР, во всех трех матчах отлично сыграл Алачачян.
— Нашлось ли бы Алачачяну место в профессиональной команде?
— Даже в «Бостон Селтике».
— Но у него нет броска, — говорю я то, что обычно говорят противники Алачачяна.
Маклендон пожимает плечами:
— Бросок есть почти у всех баскетболистов.
— Но мало тех, у кого его нет.
— Хороший пас дороже хорошего броска: бросать умеют почти все, пасовать — очень немногие.
— Он мал ростом.
— Достоинства игрока измеряются не футами и дюймами.
И тогда я задаю вопрос, который еще минуту назад задавать не собирался:
— Кто играет лучше — Коузи или Алачачян?
Юра Дарахвелидзе, мой коллега, товарищ, а сейчас еще по совместительству и переводчик, не хочет переводить. Юра смотрит на меня, как на человека, совершившего какую-то бестактность: Коузи — звезда первой величины, Коузи в течение одиннадцати лет входил в символическую пятерку NBA (многие превосходнейшие игроки профессиональной лиги не удостаивались этой чести и разу). Юра знает это и знает, что я это знаю; он надеется, что я опомнюсь, приду в себя, и не торопится переводить вопрос. Я уже и сам понимаю, что зарвался, но настаиваю на своем:
— Кто играет лучше — Коузи или Алачачян?
Юра делает жест, который должен означать, что он ни при чем, что его дело маленькое, и переводит вопрос.
Долгая пауза, после которой Маклендон начинает думать вслух:
— В нападении, конечно, сильнее Коузи... В защите, пожалуй, Алачачян... Алачачян побыстрее... У Коузи лучше дриблинг... Пас хорош у обоих...
И резюме:
— Все-таки Коузи посильнее...