Поражение от «Реала»
В 1963 году мы потерпели сокрушительное поражение от «Реала». Сам факт поражения от «Реала» — да еще в Мадриде — нами не исключался: испанско-американская команда — команда экстра-класса, и у себя дома она еще никому не проигрывала. Но мы не предполагали, что проиграем вчистую: минус 17 очков — это нокаут. У нас оставались мизерные шансы на успех во втором, ответном матче.
Фиаско наше объясняется многими, причинами. Я не буду подробно говорить о нестандартном размере зала, о непривычном! освещении, о крайне тенденциозном судействе. Это не мелочи, не пустяки: все это должно было сказаться — и сказалось — на исходе матча. Но, во-первых, мы не могли обезопасить себя от всех этих факторов, во-вторых, если бы действовали только эти факторы, мы вряд ли оказались бы в нокауте. А мне как раз и хочется поговорить о том, чего мы, готовясь к матчу в Мадриде, не учли, хотя могли и должны были учесть.
Свой путь к поражению мы начали задолго до того, как вышли на площадку мрачноватого мадридского зала. Поражение началось еще в Москве — перед отъездом в Мадрид. Одно собрание сменялось другим, на этих собраниях:
сообщали, что мы первые советские спортсмены, которые едут во франкистскую Испанию; рассказывали, что на нас все смотрят; внушали, что все надеются на то, что мы не ударим в грязь лицом; заверяли, что в нас все верят; спрашивали, оправдаем ли мы доверие; упрашивали быть бойцами; задавали вопрос, чем можно нам помочь; советовали, как лучше обыграть «Реал». Нет, я не сомневаюсь в том, что намерения у устроителей многочисленных собраний были самые лучшие: все они, безусловно, желали нам добра. Но то, что они делали, явно противоречило тому, что они хотели сделать. Все мы были наэлектризованы, все хотели показать себя, никто не боялся испанцев, каждый рвался выиграть в одиночку этот матч. И все забыли о баскетболе, все забыли о том, что это такое — командная игра...
А когда мы вернулись в Москву, количество собраний резко увеличилось. Одни нас критиковали, вторые поддерживали, третьи просили отдать в ответном матче все свои силы, четвертые призывали не волноваться... десятые подсказывали, какой нам выбрать вариант, чтобы отыграть 17 очков. Все опять-таки желали нам добра, и все мешали нам готовиться к матчу.
На очередном собрании — кажется, десятом по счету — я не выдержал и на вопрос о том, что надо сделать для того, чтобы выиграть в Москве больше семнадцати очков, в сердцах ответил: «Не проводить больше собраний!» Ребята меня поддержали, и начальство, хотя и разозлилось на нас, собраний больше не проводило.
Эти собрания чем-то напоминают бормашину — с той лишь существенной разницей, что бормашиной лечат... Полагаю, что те товарищи, которые проводят эти собрания, либо не знают, какой от этих собраний эффект, либо... Либо так удобнее отчитываться о проделанной работе: выиграли, потому что был проведен цикл бесед... проиграли, несмотря на то, что был проведен цикл бесед.
Теперь о второй — не менее важной — причине нашего мадридского фиаско.
...С чьей-то легкой руки уже давным-давно стало признаком хорошего тона порицать и журить нашего брата спортсмена за то, что, скажем, побывав в Париже, он не вырвал времени посетить Лувр. И вывод: нелюбознательный, а то и суровее — тупица, недоросль...
И вот ведь что любопытно: боязнь прослыть недорослем заставляет спортсмена, который не ходил в музеи, изворачиваться, лгать, бить себя в грудь кулаком. Дело дошло до того, что в одном сугубо спортивном журнале появилась статья, автор которой — очень известный и уважаемый всеми спортсмен — призывал не терять за рубежом зря времени и ходить перед матчами в музеи. Полагаю, что спортсмен этот отдал дань моде.
Не торопитесь вешать на меня соответствующий ярлык. Рекомендация посещать музеи повторялась так часто, что стала своего рода аксиомой. Позвольте, однако, усомниться в бесспорной ценности этой рекомендации.
Интересно, как бы вы отреагировали, прочитав в газете, что какая-то команда проиграла очень важный матч лишь потому, что один или несколько ведущих игроков во время матча осматривали музей восковых фигур? Идиотская шутка, абсурд, чушь несусветная, скажете вы. Верно.
Ну, а если бы в газете было написано, что команда эта потерпела поражение потому, что одному или нескольким ведущим игрокам не хватило нервной свежести? Ну что ж, наверняка скажете вы, это совсем другое дело, вялая игра может привести к поражению и приводила уже не раз: об этом частенько пишут, это причина серьезная, не то что та, надуманная.
Но почему спортсмен играет вяло? Не видите ли вы, в частности, причинной связи между посещением музея игроком и усталостью этого игрока, отсутствием у него нервной свежести? В одном из номеров журнала «Смена» за 1968 год было опубликовано интервью врача-психолога Мариса Будовскиса, который в течение нескольких лет работал с рижской командой ТТТ. Будовскис рассказывает, что однажды за рубежом накануне ответственного матча баскетболистки захотели посмотреть кинофильм. Предварительно узнав содержание фильмов, он наложил вето на четыре или пять из них и разрешил посмотреть только какую-то пустенькую комедию. Боевик с многочисленными убийствами, психологическая драма, детектив с запутанной канвой, киноповесть о неразделенной любви — все эти фильмы, по мнению Будовскиса, утомили бы баскетболисток, заставили бы их изрядно поволноваться, перенервничать: баскетболистки оставили бы в кинотеатре толику той самой нервной свежести, которой им, вполне возможно, не хватило бы потом в спортзале,— вот чего боялся врач-психолог. И я его опасения полностью разделяю.
Могут возразить что музей — это не тюрьма, не лечебница для тяжелобольных, в экскурсии по которым натерпишься страхов, что посещение музея — это облагораживающий отдых. Верно. Но этот отдых сопряжен с огромной тратой нервной энергии, потому что только чурбан безразличен к шедеврам. Но если он чурбан, зачем ему ходить в музеи — разве лишь для того, чтобы сказать потом: «Был, знаешь ли, в Лувре...»? А нормальный человек, хорошо отдохнув в музее, изрядно там устает.
Разумеется, среди спортсменов есть люди флегматичные, которым накануне матча совсем невредно — а иным, может быть, даже и полезно — получить порцию острых ощущений. Но таких меньшинство. Куда больше тех, которых предстартовая лихорадка начинает трясти не за несколько часов — за несколько дней до матча.
Нет, я не против посещения музеев. Я — «за». Но только после матча, после турнира. А перед матчем — все, что угодно, кроме того, что влечет за собой усталость, расход эмоций — будь то музей или, простите меня за кощунственное сопоставление, преферанс. Если бы в моем распоряжении были данные о том, что, скажем, домино успокаивает нервную систему, отвлекает от дум о предстоящем сражении — короче говоря, если бы я был уверен в том, что домино помогает наилучшим образом подготовиться к матчу, я бы всеми доступными мне средствами пропагандировал эту тысячекратно осмеянную фельетонистами и публицистами примитивную игру.
Мы не путешественники, не туристы, мы едем за рубеж не только в свое удовольствие. Мы едем в служебную командировку, в очень ответственную командировку — уже хотя бы потому ответственную, что результатами ее интересуются сотни тысяч, миллионы людей. Мы едем отстаивать престиж своего клуба, своей страны. И мы в этой поездке должны думать о деле, в первую очередь о деле.
...— Хотите побывать на корриде?
Быть в Испании и не увидеть корриду...
Почти уверен, что владелец «Реала» сеньор Бернабеу пригласил нас без всякой задней мысли. (Хотя нет-нет да и подумаешь, что сделано это было не без умысла. Победам двух своих команд — футбольной и баскетбольной — Бернабеу радуется едва ли не больше, чем сами спортсмены. И для того чтобы доставить себе радость, третий богач Испании ни перед чем не останавливается. «Реал» — первый европейский клуб, который за бешеные гонорары стал приглашать американских баскетболистов. Судить в Мадриде — труднее не придумаешь, но судьи в испанскую столицу едут очень охотно: «Реал» не скупится на подарки даже своим соперникам, в частности, каждому из нас были преподнесены золотые часы с гербом «Реала» на циферблате.
И на этот раз сеньор Бернабеу был гостеприимным и любезным. Дело дошло до того, что он отвез нас на загородную ферму, где откармливают и готовят к корриде быков. Уже потом нам говорили, что такой чести удостаиваются очень и очень немногие. (Между прочим, нам говорили, что бык, которого откармливают и холят к корриде — к смерти! — стоит в несколько раз дороже самой дорогой автомашины.)
А потом была коррида.
...Стадион с круглой ареной и трибунами, все 40 тысяч мест которых были заняты.
...Парад по сигналу фанфар. Шествие матадоров, пикадоров и тореадоров — они приветствовали собравшихся.
...Затем из темного помещения появился бык.
...Пролог к спектаклю: матадор с красным покрывалом в руках в течение примерно десяти минут дразнил быка.
...Пикадор — верхом на лошади. Он должен будет нанести пикой рану в загривок быку. Для того чтобы удар получился сильным, пикадор навьючивает на себя лишних 15—20 килограммов. Поэтому, если он, случается, падает, ему трудно подняться без посторонней помощи, а подняться надо быстро: промедление смерти подобно, ибо бык, уже разъярен, и не ровен час — пикадор окажется у него на рогах.
...Пикадора сменяют три матадора, в каждой руке у них по бандерилье. Шесть этих миниатюрных копий с легкомысленными ленточками всаживаются быку в спину.
Насколько я понял, к матадорам и даже пикадорам относятся с некоторым пренебрежением: они не мастера, а подмастерья. Это для завсегдатаев корриды. А для нас это были люди, жизнь которых находится в опасности. Спектакль, именуемый корридой, еще не начался — он начнется только после того, как на арене останутся двое — тореадор и бык — спектакль еще не начался, а мы уже сидели как на иголках.
...И вот появляется тореадор. Гордо поднятая голова, надменное выражение лица, неторопливые, полные достоинства движения — сразу чувствуется, что на арене появился главный герой представления.
Своей мулетой — ярко-красным плащом — тореадор доводит быка до бешенства. И после этого происходит нечто такое, что приводит в восторг завсегдатаев, и в ужас — нас, непосвященных, не привыкших к такого рода зрелищам: тореадор спокойно и небрежно, не теряя достоинства поворачивается к быку спиной. Легко догадаться, что спокойствие его наигранное, небрежность — нарочитая, но от этого опасность, которой он подвергает себя, не уменьшается... Ну, а когда тореадор опускается на колени, наступает кульминация восторга, кульминация ужаса.
По знаку тореадора ему подают шпагу. Для того чтобы доказать свое мастерство, он должен убить быка первым же ударом. Тореадор оказался мастером своего дела, но за мгновение до своей гибели бык изловчился и поднял его на рога. Рядом с мертвым уже быком, на рогах которого были куски одеяния тореадора, валялся орущий от боли человек.
А публика, пришедшая в экстаз, приветствует тореадора и требует, чтобы его наградили ухом быка. На приветствия вместо тореадора отвечает рыдающий матадор. Меня трясет как в лихорадке, хочу что-то сказать, но язык не слушается меня.
Эта сцена происходила на глазах второго тореадора. И хотя этот тореадор был классом выше своего предшественника (в каждой корриде участвуют три тореадора: второй лучше первого, третий лучше второго), он, видимо от сильного волнения, измучил и нас и себя — бык под неодобрительный шум трибун был убит с восьмой попытки.
...Потом опять появился первый тореадор. Весь в окровавленных бинтах, он пришел убивать еще одного быка: если не убьешь двух, не получишь гонорара.
...Третий тореадор вообще чуть не свел нас с ума: он работал на коленях.
Вся коррида длилась примерно два часа. Со своих мест мы поднялись едва живые... А на следующий день нам предстояло играть с «Реалом».
И мы играли хуже не придумаешь. Это был, наверное, один из самых скверных матчей ЦСКА за все те годы, которые играл я в команде. Мы набрали на 17 очков меньше «Реала», а минут за десять до финиша нас разделяли 32 очка...
Во втором — московском — матче мы в драматической борьбе выиграли ровно 17 очков. Кубок мы добыли лишь в третьем матче. А третьего могло и не быть: за 14 секунд до конца второго мы выигрывали 20 очков — на два больше, чем нам надо было, — и к тому же владели мячом. Но до чего же были напряжены нервы, если Яак Лип со, один из самых, хладнокровных наших игроков, вместо того чтобы подержать мяч, вдруг отправил его в корзину: будто не все равно нам было, сколько выиграть очков — 20 или 22... А за 8 секунд до конца ошибся другой наш очень опытный игрок — Александр Травин: желая сорвать атаку Дурана, он сфолил.
Не все еще потеряно: даже если Дуран наберет двумя штрафными два очка, победа будет за нами, потому что удержать мяч в течение 8 секунд дело не очень-то сложное. Но Дуран, забросив первый мяч, пошел ва-банк: он бросил мяч так, чтобы тот, ударившись о кольцо, отскочил от него. Терять «Реалу» было нечего, а найти он мох ничью. И нашел ее: первым к мячу подоспел Берджес, один из двух американцев испанской команды, и кистью добил мяч в корзину.
У меня часто спрашивали, верила ли команда, что она сумеет отыграть 17 очков. Как может верить — или не верить — команда? Ведь команда — это игроки, люди, непохожие друг на друга люди. Я, например, всегда верил в победу, заставлял себя верить, внушал себе мысль, что мы можем, должны победить. Поверьте, это не общие слова: просто мне так всегда легче игралось — я не считаю это достоинством, — так же как не считаю грехом неверие в победу, если, конечно, это неверие не мешает бороться за победу.
Не то важно, верит ли спортсмен в победу до начала боя, важно, как он ведет себя в бою. Если до начала матча спортсмен говорит, что уверен в победе, а во время матча совершает элементарные ошибки, теряется, не делает ничего для того, чтобы победить, а только мешает побеждать своим товарищам, он болтун и трус. Если до начала матча спортсмен выражает сомнение в возможности успеха, а затем делает все для того, чтобы предсказание его не сбылось, он реалист и боец. Вот такой реалист-боец, к примеру, Иво Данеу: в Мехико накануне полуфинального матча он сказал, что победит сборная СССР, но именно ему в первую очередь обязана своей победой в том матче сборная Югославии. Таким же реалистом перед боем и бойцом в бою всегда был Валдис Муйжниекс.
Возвращаясь к матчу с «Реалом», я должен сказать, что все мы были уверены в победе, но очень немногие из нас верили, что мы сумеем отыграть 17 очков. Но это до матча. А во время матча у нас не было ни одного, кто праздновал бы труса. Мужество команды — это и было главной причиной успеха.
Путь к победе мы начали еще в Мадриде. Я уже говорил, что был момент, когда мы отставали от «Реала» на 32 очка. Испанцы, убежденные в том, что дело уже сделано, чуть-чуть сбавили, стали играть менее старательно. Да и судьи несколько ослабили «бдительность», а может быть, у них проснулась совесть — не знаю, но они перестали усердствовать. Но самое главное заключается все-таки в том, что сами мы нашли в себе силы бороться, невзирая ни на что.
А в московском матче хорошо сыграли все наши ребята. Но особо мне хочется выделить Олега Бородина. Это в первую очередь его усилиями мы добились перелома в игре. Поскольку в мадридском матче Бородин участия не принимал, он для испанцев оказался мистером Икс. А надо сказать, что, на беду «Реала», мистер Икс играл — как бы это точнее выразить свою мысль, — мистер Икс играл неправильно.
Дело в том, что правильный бросок из-под щита принято делать после второго шага: заканчивая дриблинг, игрок берет мяч в руки, делает шаг правой ногой, затем — левой, левой же ногой отталкивается и правой рукой отправляет мяч в корзину (левша, разумеется, отталкивается правой ногой, но тоже после двух шагов). Бросок такой в пору назвать хрестоматийно правильным: во всех детских секциях обучают атаковать именно так, с этих двух шагов, в общем-то и начинается путь в баскетбол.
Бородину, разумеется, тоже поставили хрестоматийно правильный бросок. И он тоже атаковал после двух шагов — до поры до времени. Как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло. После травмы у него удалили мениск на левой ноге. После операции Бородин на первых порах боялся отталкиваться при прыжке левой ногой. Вот и получилось, что взамен хрестоматийно правильного броска он стал бросать «неправильно»: делает после окончания дриблинга шаг правой ногой, ею же толкается и правой рукой бросает мяч. А позже, когда Бородин уже не боялся отталкиваться левой ногой, он зачастую все равно атаковал после первого шага, благодаря чему извлекал немалую выгоду. Бородин прорывается к неприятельскому щиту, заканчивает дриблинг. Его сторож в стартовом положении: он ждет, когда Бородин сделает второй шаг, а затем, резко выпрыгнув, попытается накрыть мяч. Но второго шага Бородин не делает, и соперник не успевает ему помешать. Для центрового Бородин был маловат (меньше двух метров росту), но очень часто довольно легко переигрывал тех, кто намного выше его. «Реалу» он тогда, если память мне не изменяет, мяча четыре подряд в корзину положил, начав тем самым наш победный спурт.