Почему я не стал Харламовым

Только с трибуны или у голубого экрана, да и то только не посвященному зрителю, самому никогда не игравшему, может казаться, что действия спортсмена укладываются в примитивную схему: обвел, отдал пас, бросил. На самом деле механизм даже едва заметного маневра сложен и многоступенчат.

Не вдаваясь в детали, представить это можно так. Сначала игрок воспринимает ситуацию на площадке с помощью зрения, слуха, мышечных ощущений. Потом он эту ситуацию анализирует. Далее принимает решение и отдает приказ двигательным органам. И лишь тогда совершается наблюдаемое действие.

Исход игрового эпизода решает не только качество и быстрота проведения каждой мини-операции, но и взаимодействие систем — воспринимающей, проводящей (информацию о том, что окружает хоккеиста, и приказы на конкретные действия) и исполняющей в целом.

Бывает, игрок хорошо двигается, но соображает и ориентируется медленно. Про такого говорят: бегунок. У другого и решения разумны, и своевременны они, да вот беда — исполнение подводит. Этот слывет профессором. У Харламова мало того что каждая система в отдельности была совершенна, обе они были приведены в полное соответствие друг с другом. Неповторимые Балерины импровизации возникали на базе этой внутренней, невидимой окружающим отлаженности — внутренней гармонии.

Бывает, и двигательная и мыслительная системы работают качественно, оперативно, тогда хоккеист котируется высоко, а все же чуда на льду не сотворит. Нужны еще импульс, взрыв, какая-то особенная аритмия — вот что кажется мне главным в игре. О харламовской обводке можно судить да рядить без конца. Она была воплощением аритмии и нестандартности. И ведь никто этому его не учил. Я-то знаю. Он сам нашел свой ритм, свою пластику движений. Не зря многие считают, что тренеру надо талант отыскать и потом не мешать ему идти своим путем.

Сейчас я понимаю, что одни данные у хоккеиста при хорошей тренировке улучшаются, а другие и не нуждаются в существенных изменениях. Они обусловлены генетически: что матушка-природа заложила, тем человек и пользуется. В этом отношении Валерий не был обделен.

Минский турнир, к которому я все время возвращаюсь, стал для меня первой наглядной иллюстрацией того, как же по-разному мы играем. Прочесть ситуацию на площадке могли мы и одинаково. Но у меня преобладали холодный расчет, железная логика. Харламов же, словно шахматист, просчитывал возможные варианты и успевал выбрать лучший. Он и за соперника мысленно проигрывал ситуацию и всегда почти наверняка знал, какое тот примет решение, а уже после этого делал что хотел.

Всячески избегая шаблонов, он дерзал. Моментами казалось, риск вот-вот превысит допустимую степень. Однако коэффициент надежности его импровизаций приближался к единице: почти всегда верх брала логика, если так можно выразиться, логика более высокого уровня.

В юности мы часто играли с Валерой в настольный хоккей. Я манипулировал одной рукой, он — обеими; мой крайний форвард пасовал центральному — тот бил по цели, у него левый крайний мог легко сделать передачу на правый фланг. И вообще он такую закручивал карусель, что я получал передышку лишь после того, как обнаруживал миниатюрный кругляшок в своих воротах.

Поражения эти меня не расстраивали, подумаешь, настольная игра. Но сейчас я готов предположить, что таким образом он как бы намекал о своей грядущей хоккейной славе.

Все, чем он впоследствии обезоруживал противников и приводил в восторг зрителей, накапливалось подспудно, постепенно и потому незаметно для деливших с ним спортивные будни. Я в семнадцать лет уже был на заметке у тренеров команды мастеров, он — нет. И сколько я не перебираю в памяти, ничего необыкновенного в юном Харламове не нахожу.

Вот Смолин — дело другое. Саша Смолин запросто обводил пятерку соперников. Проезжал за ворота и снова обводил пятерых. Снова уходил за ворота и снова разделывался со всеми. С ним играть-то никто не хотел, потому что резонно возникал вопрос: зачем же здесь ты? Саша исполнял буквально цирковые трюки. Сближался, к Примеру, с защитником и в последний момент перебрасывал шайбу через него, тот едва успевал голову пригнуть, чтобы шайба в лицо не угодила. А Смолин объезжал его на одном коньке. Покидая большой спорт, Александр Альметов вручил Смолину свой свитер с номером девять...