Незавершенная симфония

Я прошу вас сохранить пламя обновленного олимпизма и отстоять необходимые ему принципы и учреждения:
—     прежде всего равенство основных видов спорта;
—     соревнования в области искусства, которые добавляют к великолепной физической деятельности произведения разума, проникнутые идеями спорта;
—     клятву спортсменов, которая, опираясь на чувство чести, содержит начало единственно действенного способа эффективного решения проблемы любительства;
—     олимпийское знамя, которое отражает цвета всех народов и символизирует пять частей света, объединенных спортом;
—     церемониал и ритуал открытия и закрытия игр с заключительным возданием почестей эллинизму, от которого они берут свое начало;
—     и, наконец, авторитет Международного олимпийского комитета.

Я вновь благодарю тех, кто шел за мной и последовательно помогал мне в деле, которому я служу уже сорок лет, преодолевая трудности и сопротивление».

Все ли предусмотрел он в перечисленных им шести пунктах? Как будто все. Но вот в пункте пятом хорошо было бы усилить мысль о церемониале открытия и закрытия игр.

Прозорливость, знание предмета, огромный жизненный опыт водили его пером. Кубертен предчувствовал, что коль скоро начинают раздаваться голоса против «громоздкости» игр, их якобы дороговизны, то обязательно найдутся люди, которые будут в корыстных целях ратовать за сокращение программы соревнований, поднимут руку и на ритуал.

Отражая существовавшие и предполагаемые нападки на традицию, Кубертен требовал: «Вопрос церемонии является одним из наиболее важных. Прежде всего именно эти церемонии должны отличать олимпийские игры от обычных чемпионатов мира или континента. Олимпийские игры требуют торжественности и церемониальности».

Начиная с 1952 года, когда спортсмены Советского Союза и других социалистических стран все чаще и чаще стали занимать места на пьедесталах почета, тесня представителей стран капитализма, когда стало ясно, что на международной спортивной арене появились молодые силы, способные самым решительным образом произвести перестановку в табели о рангах, вот тогда-то проблемы, связанные с олимпийским ритуалом, приобрели ярко выраженный политический характер.

Бывший долгое время президентом МОКа американец Э. Брэндедж открыто поддерживал тех, кто хотел ликвидировать церемонии исполнения национальных гимнов и подъема национальных флагов в момент награждения победителей, сократить программу именно в тех видах, в которых терпели неудачи «традиционные олимпийские державы», перечеркнуть некоторые установки олимпийского протокола.

Идеи Кубертена, связанные с чистотой олимпийского протокола, были поддержаны и убедительно обоснованы делегатами Советского Союза, всеми прогрессивно настроенными, реалистически мыслящими представителями международного спортивного движения на X Международном конгрессе в болгарском городе Варна, который состоялся в 1973 году.

Приезжали друзья. Рассказывали, что земной шар прочно скован олимпийскими кольцами. Дело сделано. Он знал, что им хотелось, чтобы дело было сделано. Он не разубеждал их. Наоборот, он старался внушить им, что они нравы — дело сделано.

Возвращаясь к вопросам, связанным с ритуалом игр, Пьер все чаще задумывался над идеей принесения на открытие Игр факела, зажженного в Олимпии.

Пылающая эстафета!

Неугасимый факел!

Мечта о сохранении олимпийского огня никогда не покидала Пьера. Сколько раз перед его мысленным взором возникала пылающая эстафета. Он говорил и писал об этой традиции эллинов многократно. В Лондоне, в Британском музее, он заказал фотографию с античной вазы. На аспидной основе древний художник изобразил двух атлетов. Один из них, увенчанный лавровым венком, держал в правой руке пылающий факел. Второй, изготовившийся к бегу, протягивал руку, чтобы принять пылающую эстафету.

Двое прекрасных, сильных молодых людей. Из глубины веков они напоминали современным олимпийцам о славной торжественной традиции передачи из рук в руки неугасимого огня.

Еще раз Кубертен вернулся к этому вопросу, когда его попросили выступить перед  участниками XI Игр.

В студии лозаннского радио в этот день царило необычное возбуждение. Инженеры, техники, операторы ждали Кубертена. В назначенный час он вошел в комнату. Несколько раз передвинул стул, потом удобно уселся и накрыл ладонями микрофон, словно хотел согреть металл теплом своих рук.
—     Через минуту выходим в эфир, — сказал ведущий передачу. И тут же, не глядя на часы, воскликнул: — Мир слушает вас! Микрофон включен!

Кубертен откашлялся. Наклонился над микрофоном и, увидев требовательный жест оператора, сказал:
—     Атлеты! К вам, несущим из Олимпии символический факел, я хочу обратиться со словами привета.

Пьер воодушевился. Он всем своим существом осознал, что говорит не только для олимпийцев. Его слушает мир. Очень хорошо. Он еще раз скажет миру о том, что думает, о том, во что верит.

И он сказал, что от бесчисленных стадионов, разбросанных по земному шару, исходит радость физической силы. Радость!

Сказал о том, что восстановление культа спорта содействует не только укреплению здоровья народа, но и укреплению его воли в борьбе с превратностями жизни.

Минуту он помолчал, словно собирался с силами, и уже спокойно, как всегда говорил друзьям, закончил:
— Пусть будет удачна ваша эстафета.

Это было последнее выступление Пьера де Кубертена.

Подошло время XI Игр. Решение о проведении Игр в Берлине было принято еще в 1932 году, до захвата власти фашистами. Оказавшись у власти, нацисты с целью маскировки своей человеконенавистнической политики использовали и спорт.

Мировая прогрессивная общественность резко протестовала против проведения игр в Берлине. Но МОК остался верен себе. Его комиссия, посетившая Германию, ничего «предосудительного» там не обнаружила. Решение от 1932 года осталось в силе.

Не возвысил свой голос и Кубертен, хотя ему, конечно, были известны факты о проведении в жизнь нацистами расистских теорий, о преследовании людей иных национальностей, проживающих на территории Германии, были известны многие другие факты, грубо противоречащие целям олимпийского движения. Это было проявлением все той же непоследовательности, несоответствия между возвышенными мечтами и конкретными делами.

Всю ночь над Лозанной бушевала гроза. Вода звенела, отскакивая от черепицы. Скрипели ставни. Склоняясь под ветром, вздыхали деревья. Пьер не спал. Фиолетовые всполохи освещали комнату.

Под утро он задремал. А когда невидимая за листьями пичужка рассыпала звенящие бусинки, Пьер встал с постели и подошел к окну. Он отодвинул штору и замер от изумительной картины, открывшейся его взору. Только что прошел дождь. Парк сверкал, переливался миллиардами зеленых и розовых капель. А через все небо, насколько хватает глаз, выгнулась радуга, разноцветная, как олимпийские кольца.

Солоноватая капля скользнула по щеке Пьера и, на секунду затерявшись в усах, коснулась губ. Нет, он не плакал. Это просто ветер сорвал с радуги разноцветную каплю и бросил ее в разгоряченное лицо седого старика.

На настольном календаре значилось — 2 сентября 193? года.

Пьер вышел в парк. Разноцветные кольца радуги окружили его и растаяли в бездонной синеве. Он упал, раскинув руки, и больше никогда уже не расставался с землей.

Сердце его похоронено в Олимпии.