Незавершенная симфония

Я прошу вас сохранить пламя обновленного олимпизма и отстоять необходимые ему принципы и учреждения.
Пьер Кубертен

В тихой зеленой Лозанне, расположенной неподалеку от Женевы, быстро привыкли к седому симпатичному французу. Жители этого небольшого швейцарского городка равнодушно смотрели на разного рода иностранных знаменитостей, искавших здесь забвения от суеты бурного века. Эти чужие люди приезжали и уезжали. Лозанна была для них пересадочной станцией на ухабистой дороге погони за призрачным счастьем.

Француз был не такой. В трудное время войны, покинув Париж, он поселился здесь навсегда. И еще доподлинно было известно, что француз много работает. Местное почтовое отделение едва справлялось с его огромной корреспонденцией. Конверты с разноцветными марками приходили со всех уголков земного шара. А сколько людей к нему приезжало! Часто далеко за полночь не гас свет в окнах виллы «Мон репо». Но там не гремела музыка и лакеи не разносили шампанское. Там работали.

В свободное время француз любил бродить по городу. Он не спеша шел по узким, кривым улицам. Любовался увитыми виноградными лозами террасами, будто повисшими в воздухе виадуками. Часто останавливался и подолгу прислушивался к мелодичному журчанию струившихся меж зеленых берегов речушек. Иногда поднимался на вершину холма, где в старинном квартале у потемневшего от времени епископского замка плавала ничем не нарушаемая торжественная тишина.

Иной раз забредал на берег озера. Садился на камень и подолгу смотрел, как вздрагивают на мелкой воде тени от бегущих по лазурному небу облаков. Здесь, в одиночестве, хорошо думалось. Эти прогулки тоже были работой.

Француз заходил в дешевые кабачки, где любил потолковать с завсегдатаями о последних новостях. Строгие, чопорные няни приветливо улыбались ему, когда в тенистом сквере у фонтана он собирал вокруг себя их непослушных подопечных и рассказывал что-то такое, от чего ребятишки то затихали, то заливались звонким, безудержным смехом.

На конвертах, которые приходили в адрес француза, коротко значилось — «Пьеру Кубертену».

Вилла «Мон репо» стала последним пристанищем Пьера на жизненном пути. Вилла не принадлежала Кубертену. Она была собственностью Международного олимпийского комитета.

Здесь обосновалась штаб-квартира МОКа.

Мари тщила себя надеждой, что супруг наконец-то отдохнет. На самом же деле работы прибавилось. Кубертен много писал, принимал посетителей, вникал во все дела штаб-квартиры.

Как-то Пьер пожаловался на сильную усталость, бессонницу. Мари захлопотала, послала за врачом. После осмотра пациента тот присел к столу и приготовился выписывать рецепты. Пьер, пряча улыбку в усы, сказал ему:
—     Дорогой доктор, вы собираетесь назначить мне лекарства? Пропишите, пожалуйста, мне единственное лекарство — работу.
—     Но ведь даже само название виллы «Мон репо» означает «Мой отдых»,— ответил врач.

Пьер положил ему руку на плечо и тихо проговорил:
—     Мой отдых... Еще в молодости я прочитал у Томаса Фуллера: «Праздные люди мертвы в течение всей своей жизни». Не переименовать ли нам виллу, доктор?

День был расписан почти по минутам. Рано утром Пьер отправлялся на прогулку. По возвращении садился к письменному столу.

Кубертен переехал сюда из Парижа, когда ему перевалило за пятьдесят. Это была уже не молодость, но еще и не старость. Как-то взяв в руки лежавший на столе кусок мрамора, на котором было начертано «Афины, 1896», Пьер с горечью подумал о том, что все сделанное им — история, да и сам он, в сущности, осколок истории, как и этот мрамор.

Недавно друзья-греки прислали в подарок замечательный макет античного храма и слепки с фресок, украшающих его стены. Память неудержимо умчалась назад. Как это он воскликнул тогда, в Сорбонне, молодой, разгоряченный, счастливый: «Да, мы — мятежники!» Конечно, они подняли тогда мятеж, восстали против равнодушной человеческой памяти, предавшей забвению прекрасный опыт древних эллинов. Тогда они победили.

Но даже сейчас, спустя много лет после первых олимпийских стартов, торжествовать рано. Сколько еще нерешенных вопросов, сколько еще проблем! А вот друзья все уходят и уходят. Конечно, молодым эта работа сподручнее. Олимпийский корабль под полными парусами. Но крепко ли держат штурвал принявшие вахту?

Идут годы. Его, Пьера, цитируют. На него ссылаются. Дескать, так старик писал, так говорил. Писать, конечно, писал. Говорить, конечно, говорил. Но так ли прочли то, что он писал? Так ли поняли, что говорил?

Нет, «Мон репо» не отдых. Это — работа.

Годы, прожитые в Лозанне, были годами глубоких раздумий о судьбах будущего олимпизма. Главным был вопрос о спорте и мире, о силе или бессилии олимпизма стать преградой на пути милитаризма.