Пароль, открывающий сердца

Ода будет более доступна читателям, если ее составить из отдельных главок. Каждая главка — законченная мысль.

В какой уже раз он переписывал оду начисто. Все, казалось бы, шло хорошо. Но неожиданно испугала мысль, которая раньше никогда не приходила в голову,— ведь все написанное нужно перевести на многие языки. А как это прозвучит по-немецки? По-английски? По-русски?

Но сомнения эти были недолгими. Нет никакой нужды переводить оду дословно. Будет хорошо, если переводчики сохранят главную мысль, идею. Автор не ищет лавров поэта. Автор просто признается в любви. А на каждом языке признание в любви звучит по-своему.

Стихи давались нелегко. Больше всего пришлось потрудиться над последней, девятой, частью, в которой должен был прозвучать пароль.

Любое из его утверждений, изложенных в первых восьми частях, могли оспаривать, могли, в конце концов, считать его личной философией, его точкой зрения на спорт. Но эту, аккордную, часть оды должны были принять без споров все. Единогласно.

Когда Пьер в последний раз набело переписал оду, его охватило страстное желание немедленно прочесть ее кому-нибудь. Несмотря на поздний час, он распахнул дверь кабинета и крикнул в тишину дома: — Мари! Ты еще не спишь, Мари? Она вошла в кабинет мужа и остановилась у стола, пораженная необычайным возбуждением, в котором находился Пьер. Его мягкие, поседевшие до белизны, всегда аккуратно причесанные волосы в беспорядке падали на лоб. Большие темные глаза блестели. Перед ней был неистовый, безудержный, молодой Пьер. В руках он держал листки, мелко-мелко исписанные синими чернилами.

Улыбнувшись жене, он подошел к лампе, минуту молча смотрел на бумагу, будто собирался с силами, и, глубоко вздохнув, начал декламировать:
—     О спорт! Ты — наслаждение!

Ты верный, неизменный спутник жизни...

Ты торжествующий вестник весны человечества.

Пьер читал тихо. По, по мере того как строка сменяла строку, голос его крепчал, то звучал твердо, то дрожал, натягиваясь как струна.
—     О спорт! Ты — мир! — почти шепотом кончил он и отвернулся к окну.

«Боже мой,— подумала Мари, глядя на мужа,— он горит, как юноша». На память неожиданно пришли слова, сказанные незадолго до этого одним из друзей: «Кубертэн — поэт в двадцать, писатель в тридцать, исследователь в сорок, историк в пятьдесят». Нет, он и в пятьдесят был поэтом.

Жена порывисто подошла к нему, все еще стоявшему у окна и напряженно смотревшему на ночной Париж, и ласково положила руку на плечо.
—     Это прекрасно, Пьер! — и тут же добавила: — Эллины умели писать. Это новая находка? Кто перевел?
—     Это написал я,— сказал Кубертен.

Заручившись клятвенным обещанием жены никому ни слова не говорить о написанном, Кубертен отправил свой труд в Стокгольм на конкурс искусств.

Почта благополучно донесла конверт до столицы грядущей Олимпиады. А Кубертена с новой силой захватили текущие дела.

Было принято считать, что Кубертен — изумительный мастер экспромта, большинство его выступлений, в особенности тостов,— это мысли, озарившие его за мгновение до начала выступления. Сам же он лучше всех знал, что это, увы, далеко не так. Кубертен тщательно готовился к публичным выступлениям, ибо почти всегда был вынужден полемизировать, отстаивать точку зрения, принимаемую далеко не всеми. Нужно было тщательно обдумывать мысль, шлифовать ее, излагать точно, чтобы не осталось повода для кривотолков.

Вот и теперь, закончив оду, он, не теряя времени, начал готовить речь, которую по договоренности с организаторами Игр ему предстояло произнести в шведском парламенте.

После долгих раздумий он решил, что основной мыслью речи должна быть необходимость коллективных усилий во имя процветания спорта. Он, конечно, вспомнит историю борьбы за возрождение олимпиад, трудности, которые пришлось преодолеть.

И подчеркнет, что это не труд Геркулеса, это коллективный труд. И что именно этот коллективный труд принес успех.

Он обязательно скажет о том, что «V Олимпиада оригинально скандинавская, но в то же время абсолютно международная», что она «праздник мира» и «пусть ее будут праздновать в назначенный день все народы в радости и согласии».

Шла напряженная подготовка к V Играм. Кубертен вел обширную переписку.

Однажды среди полученной корреспонденции он нашел объемистый, тщательно запечатанный пакет. Пьер посмотрел на адрес отправителя: пакет был из Стокгольма, из Шведского подготовительного олимпийского комитета. Подписано письмо было Виктором Балком и Кларенсом де Розеном.

«Это нужно было читать в первую очередь,— подумал Пьер.— Балк, как правило, сообщает либо о потрясающих успехах готовящейся Олимпиады, либо с не свойственной северянину экспрессией пророчит полный крах».

Кубертен начал читать, и, по мере того как он углублялся в чтение, лицо его все больше расплывалось в улыбке.

Закончив чтение, Пьер от души расхохотался. Виктор Балк и Кларенс Розен совершенно конфиденциально сообщали ему, что на конкурс искусств от двух авторов — француза Ж. Хорода и немца М. Эшбаха — поступило произведение, заслуживающее самого серьезного внимания Международного олимпийского комитета. Произведение это названо «Ода спорту».

Балк и Розен считали своим долгом ознакомить с ним многоуважаемого президента Международного олимпийского комитета.

На отдельно приложенных к письму листах была напечатана ода Кубертена.