Брайн Фосетт: Моя карьера в «Торонто Мейпл Лифс»

Когда я вернулся в раздевалку, там стояла какая-то странная тишина. Я сел рядом с Фергюсоном, стянул с шеи полотенце. Он сидел, упрятав голову в колени, будто его мутило.
—       Ты разве не знал насчет Микера? — с сомнением в голосе спросил он.
—       Чего не знал? — удивился я, запихивая полотенце в свою спортивную сумку — как-никак сувенир.— Когда я заговорил про литературу, его вроде немного покоробило, но зачем он лез с этими идиотскими вопросами? И ни разу, кстати говоря, меня не прервал.
—       Дружище, да это неписаный закон хоккея,— объяснил Фергюсон.— Ты должен строить из себя круглого идиота.

Теперь пришел мой черед засомневаться.
—       Дэррил считает, что владельцы клубов насчет этого сговорились,— сказал он.— Когда ты переходишь во взрослую команду из юношеской лиги, тебе дают список того, о чем можно говорить прессе. Строишь из себя идиота, что-то несешь насчет командной игры и тому подобную дребедень.

У меня даже в голове загудело. Мальчишкой я верил, что в мире действуют какие-то тайные законы, он кишмя кишит заговорщиками, но ведь я давно вырос, а НХЛ — никакая не выдумка, а самая что ни на есть жизнь. Я не мог поверить своим ушам.
—       Несколько лет назад,— продолжал Фергюсон,— когда интервью брали у Кенни Драйдена, он взял да и заговорил чисто и грамотно, да еще прекрасно подбирая слова. Знаешь, какой шум потом поднялся! Но он тогда учился на юриста, и им пришлось смириться. Не знаю, может, до него еще доберутся, скажут: поиграл и будет.

Фергюсон пожал плечами, в голосе появилась какая-то безысходность.
—       Есть подозрение,— добавил он,— будто всю эту политику насчет того, что мы остолопы и двух слов связать не можем, проводят власти, якобы так распорядились наверху.

Я огляделся: не шутит ли он? Двое-трое кивнули и сразу же отвернулись, остальные буравили меня недовольными взглядами. Келли, тот был просто рассержен.
—       Да вы что, в самом-то деле? — обратился ко всем сразу и ни к кому в отдельности.— Почему вы должны с этим мириться? Мы что, круглые идиоты? Посмотрите, сколько сейчас книг в раздевалке.

Несколько парней взяли лежавшие рядом толстые книги в твердом переплете и убрали их в сумки. Все знали, что Ситтлер зачитывается Генри Джеймсом, Ситтлер нам даже признался: после чтения этого классика налаживается игра в пас. А Тайгер Уильяме еще в юниорах запоем читал Арто. Кретинов в лиге, разумеется, хватало, но если о своих интеллектуальных увлечениях ты особенно не распространялся, тебя никто не трогал. Вот, наверное, почему они на меня рассердились: боялись, что тайное станет явным. «У хоккея проблем и так достаточно»,— сказал мне потом Келли.

В раздевалке стоял телевизор, и на экране снова появился Микер, чтобы рассказать об основных событиях периода. Моего гола среди них не оказалось. Парни обменялись многозначительными взглядами, все сидели с такими лицами, будто показывали что-то очень грустное.

Когда пошла реклама, я спросил Фергюсона, не умер ли кто.
—       Ты умер, балда,— ответил он.
—       Перестань,— отмахнулся я.— Да почему? Неужели все так плохо? Ну, взъелся на меня Хауи Микер, и что с того?
—       Это гораздо хуже, чем ты думаешь. Они сделают все, чтобы о тебе забыли. Никакой болтовни по радио, никаких телеинтервью. В газетах о тебе станут писать как можно меньше, по возможности вообще будут молчать. А уж если напишут — только плохое.
—       Это ничего,— философски сказал я.— К этому я привык.