Вячеслав Старшинов: Мое открытие хоккейной Японии

Наше звено после перерыва сумело-таки пробить отлично игравшего Оцубо. Это сделал Маккензи. 2 : 2. Однако перелома в ходе матча не последовало. Празда, Оцубо еще пару раз сыграл на выходах, выручая защитников, после того, как мы индивидуально пробивались сквозь частокол обороны. Но успеха тогда мы не достигли. Вскоре вновь провалилась наша защита, и сразу же двое соперников выкатились к воротам Арая. Причем форвард, владевший шайбой, упал, но успел вскочить, отдать шайбу партнеру, и тот, никем не прикрытый, вновь вывел сборную вперед. 3 : 2.

Мы по-прежнему играли на средних скоростях. Матч будто доигрывался. Никто не искал коллективных действий, каждый пробивался вперед как мог. Время истекало, но я все еще не терял надежды забить свой гол. Наше звено, кажется, вышло на лед в последний раз, когда я удачно перехватил передачу в центре площадки, ближе к нашей синей линии, и изо всех сил устремился вперед. Защитники сборной уже ждали меня, я оказался на одной линии с ними, вернее сказать, между ними. Конечно, оба они сразу же ринулись мне наперерез. Мне бы нужно было дождаться своих крайних — сыграть с ними в пас или вернуться к себе. Однако я не сделал ни того, ни другого, а рванулся вперед между защитниками. Один из них прозевал мой рывок и тотчас же оказался за моей спиной. Другой настиг меня, мы столкнулись, и он на какой-то момент потерял равновесие. Я, правда, тоже едва не упал, однако быстро вернул равновесие. Шайба по-прежнему была у меня. В это время меня окликнули справа, я сделал ложный замах в ту сторону, и обманутый Оцубо неосмотрительно покатился из ворот, прикрывая правый угол. На меня сзади уже бросался подоспевший защитник, когда я, падая, протолкнул шайбу в незащищенные ворота.

Так я забил свой первый гол на японской земле. Трибуны, правда, почти никак не реагировали на взятие ворот, если не считать скромных, вежливых аплодисментов.

В раздевалку я вернулся в хорошем настроении, хотя мы и не выиграли. Я был доволен выступлением игроков «Одзи Сейси», входивших в сборную Японии,— на их счету была половина из шести заброшенных сегодня шайб. Да плюс шайба Накамуры. Да плюс надежно игравший вратарь Оцубо. Я уже думал о новом сезоне, в моей голове роились игровые схемы и тактические построения...

Из задумчивости меня вывел голос Маккензи, который рядом со мной расшнуровывал ботинки.
—       Какого дьявола ты приехал сюда? — спросил он меня, тщательно выговаривая английские слова, чтобы я его понял.— Чего тебе не игралось в России? — Хоть тон у Маккензи был дружеский, в нем чувствовалось что-то еще: то ли усталость, то ли неудовлетворенность.— Насколько я понимаю, никто тебя из твоего клуба не гнал, и безработица тебе не грозила. Это нам вот с ним,— он указал на Бугенана,— деваться было некуда, когда отовсюду повыгоняли. Потому-то и подались на край света. А ты-то что? Чего тебе дома не хватало?
—       Да я сюда ненадолго. Вот сделаю «Одзи Сейси» чемпионом и вернусь в родной «Спартак»,— ответил я ему с улыбкой.

Он не принял моего тона и с обидой в голосе произнес:
—       Вот-вот, хлеб у нас отнимать приехал...

Я внимательно посмотрел на него. Маккензи я хорошо помнил по прошлым его выступлениям. В мире профессионального хоккея его ценили за холодную, механическую манеру игры. Жесткий боец, он, по существу, был заводной машиной, лишенной каких-либо индивидуальных черт. Не обладал ни юмором, ни обаянием. Без лишних слов, движений или эмоций Маккензи делал свое трудное дело, которое, нужно отдать ему должное, он знал, и знал неплохо.

Его лицо было покрыто сеткой многочисленных белых шрамов — следами от былых ударов шайб, нос сломан: он славился тем, что принимал шайбу... на лицо. Его даже прозвали «пожирателем шайб». Мало кто из канадских профессионалов отдал хоккею столько крови и поломанных костей, как Маккензи.

У него была одна страсть в жизни — стать великим бойцом, и, движимый этой неутолимой страстью, он верой и правдой служил профессиональному хоккею, пока в нем находилось для него место...»