От Генуи до Неаполя

На время я потерял из виду красную звездочку Тимира Пинегина. Какие уж там яхты зимой, да еще олимпийской! Соревнования горнолыжников и хоккеистов, а не гонки яхтсменов привлекли наше внимание. Но вот в марте, когда еще живы были в памяти все события, развернувшиеся в горах Сьерры-Невады, в газетах снова промелькнуло имя Пинегина. Вести о нем шли из Италии, с просторов Генуэзского залива. Там проходила первая регата сезона, и лучшие яхтсмены Европы испытывали свои силы перед другой регатой — олимпийской, которая должна была состояться через семь месяцев на просторах Неаполитанского залива.

О чем же говорили телеграммы из Генуи? Увы, ничего нового сообщения, с которыми я познакомился, не содержали. Пинегин проигрывал. Что ему мешало на сей раз; какие новые препятствия стали на его пути к долгожданному успеху, угадать было трудно. Я знал лишь одно: он выступал на своей новой яхте, доставленной на сей раз к месту старта вовремя.

Подробности происшедшего мне стали известны позднее от самого Тимира Пинегина.
— А вам приходилось что-нибудь слышать о парусных гонках в снежную пургу? — спросил меня Пинегин.— Лично я предпочитаю в снег ходить на лыжах, это у меня как-то лучше получается. Но дело, конечно, не в пурге, ведь она потрепала не только мой парус. Главная моя беда на сей раз была в другом. В Касабланке мы успели изучить ветер, но не смогли использовать наши знания, в Генуе у нас не было времени для разведки. Мы прибыли туда накануне первого старта.

Удалось установить лишь одно: условия гонок представляют исключительную сложность. Посудите сами. Дистанция проходила вблизи гористого берега, который был прорезан долинами. Из каждой долины дул свой ветер, под каждой скалой была своя зона затишья.

В таких условиях четвертое место, завоеванное в первой гонке, я никак не мог считать поражением. Но дальше дела мои действительно пошли хуже. В предстартовое время я задел своим парусом ванту немецкого «звездника» и рулевой подал на меня протест, который был удовлетворен судейской коллегией. Так я получил нулевую оценку. Это было похуже снежной бури, тем более что в пургу мне удалось финишировать первым. А в следующей гонке у меня лопнула ванта, и пришлось просто сойти с дистанции.

Словом, неудача следовала за неудачей, и я мрачнел с каждым днем. Счастье мне улыбнулось лишь под самый занавес. Последняя, седьмая, гонка проходила при слабом ветре, и в этих-то сложных условиях мне удалось обойти самого Агостино Страулино. Вот это была сенсация! Моя победа не только в сильный, но и в слабый ветер удивила всех, и, когда мы вытащили свою яхту на берег, около нее сразу же собрались озадаченные яхтсмены. Они осматривали корпус яхты, пытаясь найти секрет ее универсальных ходовых качеств.

Вот эта гонка и укрепила мою уверенность в том, что дела не так уж плохи. Нам удалось, наконец, проверить качество яхты в международных гонках, мы убедились в том, что Страулино можно побеждать. Теперь оставалось исподволь готовиться к Олимпийским играм, к новому, решающему, выступлению на Средиземном море.

Вот что рассказал мне Тимир Пинегин. От Генуи до Неаполя не так уж и далеко. В этом нетрудно убедиться, взглянув на карту Италии. Но путь советского рулевого в Неаполь лежал через два других моря — Черное и Балтийское. Выиграна Черноморская регата в Севастополе. На Балтийской регате Пинегин и Шутков, испытывая новые паруса, предназначенные для Неаполя, должны были уступить первое место их давнишнему сопернику Ояру Зилле. И вот парус Пинегина мелькает уже на Варнемюндской регате. Раз за разом первым пересекает он финишный створ. Нет, видимо, не зря полным надежд, совсем не чувствуя Себя побежденным, уезжал Пинегин из Генуи. Он понимал, что годы упорных поисков вот-вот должны дать свой результат. И снова — Черное море. Снова — победа! На сей раз на первенстве СССР. Тимир Пинегин и Федор Шутков из семи гонок выиграли пять. Но о пяти победах в Неаполе мечтать не приходилось. Слишком серьезная будет там борьба с гонщиками, которых они успели изучить по Мельбурну и Касабланке, и с теми, которых они впервые встретят в Неаполе.

Закончены последние сборы. Шутков и «Торнадо» отправлялись в далекую дорогу на пароходе, Пинегин вылетел самолетом. В Риме он был лишь проездом и запомнил немногое: предпраздничную суету на раскаленных солнцем виа, флаги на площадях и первых туристов около олимпийской деревни. Вечером советских яхтсменов на перроне неаполитанского вокзала встречали корреспонденты, и среди них Пинегин, к своему удовольствию, увидел Федора Шуткова. Значит, «Торнадо» на месте, значит, завтра же можно выйти в море.

А на следующий день в газете «Иль Матино» появилась заметка, и в ней корреспондент сообщал, что в составе русской делегации в Неаполь приехал Пинегин, который выступал на Генуэзской регате и произвел там на всех благоприятное впечатление. «Советский яхтсмен,— писал журналист,— заявил, что его успех зависит от силы ветра, так как яхта «Торнадо» является превосходным судном для плаванья при сильном ветре».

Да, именно таков и был смысл заявления Пинегина представителям прессы. И это было началом разработанного им плана, который должен был ввести в заблуждение его будущих соперников. Пинегин понимал, что после победы на седьмой гонке в Генуе тот же Страулино и другие яхтсмены иначе станут расценивать его возможности. А этого как раз Пинегин и не хотел. Пусть по-прежнему считают, что его победы возможны лишь при сильных ветрах, что его успех в седьмой генуэзской гонке — лишь случайность.

26 яхт «звездного» класса должны были выйти на старт, и большинство их хозяев уже хорошо были знакомы с местными ветрами. Но Пинегин и Шутков только по лоциям могли представить себе, каковы гоночные условия в Неаполитанском заливе. Лоции сообщали о том, что в этом районе Средиземного моря в сентябре господствуют преимущественно слабые ветры, и Пинегин хорошо понимал, какие трудности ждут его на трех кругах десятимильной дистанции. Вот почему все десять дней, оставшиеся до начала гонок, он решил посвятить изучению местных ветров. Даже день открытия Олимпийских игр был целиком испольэован для тренировки, хотя Пинегин и Шутков могли вместе с другими яхтсменами поехать в Рим.

Каждое утро снаряжали они «Торнадо» и к двенадцати часам выходили в море, чтобы провести на дистанции те часы, в которые будут проходить соревнования. Но изучать ветер, не зная своих соперников, бессмысленно. И Пинегин не пожалел времени, чтобы познакомиться с главными действующими лицами олимпийской регаты. В этом ему помогли знакомые яхтсмены, и прежде всего матрос итальянского «звездника». Пинегин подружился с новым соратником Страулино Карло Роланди в Касабланке. Адвокат по корабельным делам Роланди был неаполитанцем, разговорчивым, веселым, и он водил Пинегина и Шуткова по родному городу, показывал им роскошные верхние улицы и узенькие переулочки, которые Пинегин помнил еще по итальянским фильмам.

Роланди и обратил внимание Пинегина прежде всего на португальского рулевого Марио Кина. Тот выступал со своим братом Жозе Кина на отлично оснащенном и самом быстроходном «звезднике» «Ма Линдо» и, по словам Роланди, являлся одним из самых серьезных соперников. «Но он опасен не только потому, что хорошо ходит,— предупреждал Пинегина Карло Роланди,— Кина коварный. Он готов на все. Такой навал устроит, что в два счета «баранку» заработаешь. Ты бойся его».

Познакомился Пинегин и с двумя багамцами — Дьювардом Ноульсом и его матросом Фарингтоном, а соседом его по стоянке в порту оказался венесуэлец Даниель Ка-мейо. Это был веселый и общительный человек, владелец строительной фирмы, сам архитектор, а матросом у него ходил сын — Петро.
— Вот вам пример, как капиталист может мирно уживаться с коммунистом,— говорил Камейо Пинегину.— Живем рядышком и не ссоримся, хоть и не родственники.

Да, родственников на яхтах было немало. Помимо португальской пары, братья ходили на кубинском «звезднике», на мальтийском и шведском. А английская команда состояла из мужа и жены. Мисс Митчелл была единственной женщиной-матросом среди участников олимпийской регаты, и все восхищались ее выдержкой, силой и умением.

Особенно внимательно Пинегин приглядывался к американской паре, которая появилась в Неаполе последней. Рулевым на яхте, ходящей под звездным флагом, был известный чикагский яхтсмен Уильям Парке, и то, что он из Чикаго, уже заставляло относиться к нему с уважением. Озеро Мичиган в Америке — центр яхт «звездного» класса. Недаром оттуда был и Берт Вильяме, выигравший золотую медаль в Мельбурне. Говорили, что Парке нисколько не уступает Вильямсу. Во всяком случае, его успех на отборочных американских гонках, где он победил двух чемпионов мира, убедительно подтверждал эту мысль. А матрос со «звездника» «Шру» долговязый пожилой американец Гальперин, несмотря на свой возраст, отличался высокими спортивными качествами, что сразу же ревниво и отметил Федор Шутков.

Пинегину очень хотелось ближе познакомиться и с бразильцем Понтуалем, и с немцем Бруно Сплит, и со швейцарцем Бренером, но беда заключалась в том, что большинство рулевых предпочитали мирные беседы в порту и в комфортабельном холле гостиницы встречам в заливе. Как правило, они выходили в море ранним утром, с тем чтобы к ленчу — второму завтраку,— когда неаполитанское солнце палило вовсю, вернуться на берег. Пинегин и Шутков встречали их холеные суда, когда те уже торопились домой, и издали лишь обменивались с ними приветствиями. Но иногда будущие соперники Пинегина откликались на призывы хозяев «Торнадо» и пристраивались к ним для того, чтобы пройти один-два круга. И тогда Пинегин сознательно придерживал ход своей яхты, шел круче к ветру, что уменьшало скорость, и старался показать, что он не конкурент в борьбе.

Стояли знойные дни, утром дуло еле-еле, к двенадцати часам ветер немного крепчал и достигал к концу тренировки двух-трех баллов. Пинегин и Шутков очень уставали от жары, а тут даже глаз дымчатыми фильтрами не прикроешь: соленые брызги сразу же покрывали беловатой корочкой поверхность стекол.

После целой недели тренировок у Пинегина, наконец, возник ясный тактический план. Он убедился в том, что при таких ветрах, постепенно усиливающихся к концу гонки, выигрывать будет тот, кто сумеет уйти вперед на первом же круге. Значит, задача ясна: надо во что бы то ни стало сразу вырываться из общей массы, как можно скорее захватывать лидерство. Так был составлен точный план первой лавировки, и чем лучше знакомился Пинегин с неаполитанскими слабыми ветрами, чем точнее угадывал их заходы, тем больше он верил в то, что ему удастся повторить в Неаполе свою седьмую генуэзскую гонку.

А, между тем, в Риме на экране телевизора уже мелькали боксерские пары, проносились велогонщики, мяч барахтался в баскетбольной корзине.

Душные неаполитанские вечера Пинегин вместе с другими яхтсменами проводил в прохладном гостиничном холле у телеэкрана, а иногда он обсуждал с Роланди достоинства и недостатки своих и чужих «звездников». Меньше всего сведений мог получить Пинегин об Уильяме Парксе. Американец приехал позже всех, быстро оснастил яхту, один раз вышел в море, а затем вытащил «звездник» на берег, зачехлил его и больше к нему не подходил.

Все ближе и ближе подступал час яхтсменов, и Пинегин с нетерпением ждал 29 августа, чтобы снова испытать знакомое ему чувство нестерпимого азарта и совершенного спокойствия. Слияние двух этих противоположных, казалось бы, настроений всегда связано было для него с предчувствием победы, той победы, которая так воодушевила его в Генуе.