Ледоруб на стене
— А это мои трофеи,— сказал Таллий, входя в свою комнату. И я увидел кубки, жетоны, медали и разные сувениры — изделия народных умельцев.
Я давно знаком с Монастыревым. И все же удивлен. Честно говоря, не думал, что у него может быть так много спортивных наград. Не заметил, когда он их собрал. А ведь вроде бы стартовали почти всегда вместе.
Фотографии. Они многое могут рассказать о жизни спортсмена. Несколько их висит на стене. И вдруг рядом вижу, поблескивает сталью новый альпинистский ледоруб. Беру его, смотрю долго, будто вижу впервые. Да, к нему нельзя не относиться без уважения. Ледоруб — спутник смелых. Трусам нечего делать в горах.
— Это тот? — спрашиваю я.
— Да,— отвечает Таллий.
Монастырев не альпинист. Он — горнолыжник. Так зачем ему ледоруб? Откуда он?
... — К старту готовится чемпион страны в слаломе-гиганте, абсолютный чемпион, мастер спорта москвич Таллий Монастырев,— разнеслось торжественно на склоне Хибин, над заполярным городом Кировском.
Таллий стоит на старте. Еще мгновенье!.. И вдруг…
Полная тьма стала сумерками.
В них, в этих сумерках, стали проявляться, как на фотопленке, светящиеся пятна. Проявились до полной четкости. Наконец Таллий сообразил, что белые пятна — это вокруг него люди в белых халатах. Увидел напряженные лица этих людей, их тревожные глаза.
С того дня люди в белых халатах, с которыми он прежде встречался только для того, чтобы они еще раз подтвердили его здоровье, разрешили участвовать в соревнованиях, вошли в его жизнь полными хозяевами. Теперь Таллий напряженно всматривался в их лица, стараясь понять, что же произошло.
Первый диагноз прозвучал как приговор к пожизненному заключению, заключению в белоснежной тюрьме постельного режима.
— Спорт забыть, выходить на пенсию по инвалидности,— такова была рекомендация врачей кировской больницы, куда Таллия привезли после того, как на старте его сердце «споткнулось» в первый раз. Этот приговор был страшен. Он перечеркивал, переворачивал все планы, всю жизнь, и разум не мог мириться с этим приговором.
Дома стало как-то легче. Здесь Таллий почувствовал успокоительную поддержку жены. А старшему брату он верил, как волшебнику. С детства Таллию казалось, Что старший брат все может. Это он, старший брат — Гидалий, учил его кататься на коньках, ходить на лыжах, переплывать Москву-реку.
Позже он стал его первым и навсегда самым авторитетным тренером по горным лыжам. Ведь даже теперь, если что-то не ладилось, Таллий обращался за помощью только к нему.
Сегодня Таллию нужна была поддержка брата-врача. И Гиль обнадежил Таллия:
— Мы, врачи, ведь тоже люди. Тоже иногда ошибаемся в своих выводах. И раньше времени нечего паниковать. Помнишь, я тебе рассказывал, как во время войны врач говорит иной раз: безнадежен. А человек выживает. И сколько было таких случаев!
Валя внешне держалась спокойно. Таллий всегда видел ее улыбку, когда она подходила к постели, слышал ее смех. А как трудно ей давалось это спокойствие и веселье! Как трудно было делать вид, что ничего особенного... и все, как раньше!.. А жизнь, казалось, только-только начинала поворачиваться к ним обоим самой светлой своей стороной. И вот!.. Но Гиль говорит: не показывай виду, он должен верить, верить... И вот она улыбается и не показывает виду...
Часто Валя видит «новое» лицо Таллия. Прежде таким она никогда его не видела. Таллий будто отрешается в эти минуты от мира. Он вслушивается напряженно в себя, в свое сердце. Валя знает, о чем он думает в такие минуты: «А вдруг еще перебой, и сердце остановится совсем!» И тогда, словно отряхиваясь от леденящего ужаса ожидания возможности такого исхода, он просит:
— Валюша, дай мне их...
А она протягивает ему их, и, как маленькие солнца, блестят на его еще сильной, жесткой ладони золотые медали чемпиона страны.
— Красиво! Да?
— Очень...
Потом начались консультации, обследования. Врач из физкультурного диспансера при Центральном стадионе имени В. И. Ленина Илья Гудков не согласился с приговором кировских медиков.
— Неврозы излечиваются, — сказал он. — Правда, это нелегко.
А терапевтические «боги» 1-го Медицинского института сокрушенно покачивали головами, говорили:
— Как жаль! Как жаль!
По их интонации Таллий безошибочно понял, что они поддерживают кировский приговор.
Узнал о беде, свалившейся на Таллия, его первый тренер — кандидат медицинских наук Владимир Иванович Петров. Разволновался, не поверил «богам», побежал к специалисту по неврозам профессору Алексею Тихоновичу Маслиеву, посоветовался с ним, договорился, повез к нему Таллия. И снова — надежда на выздоровление. Профессор сказал:
— Надо лечиться. Серьезно... Лечиться будете у меня.
Таллий сперва ездил к Маслиеву с Гилем или Валей.
Один просто не мог: он с трудом поднимался с постели. Надежда крепла с каждым таким посещением. Боль стала постепенно отступать, сердце как будто начинало работать более ритмично, перебои вроде стали реже. Но сердце все время надо было поддерживать равномерной, неторопливой ходьбой. А голова кружилась. И ходить было и трудно и неприятно. По-прежнему Таллий задыхался. Часто останавливался, чтобы перевести дыхание, как старик. Движения — неловкие, а тело, когда-то послушное, словно собранное в кулак,— тяжелое, неудобное.
Функциональное расстройство центральной нервной системы еще сказывалось на всем. Но самое главное, кировский приговор частично отменен — Таллий вырвался из белой тюрьмы, он поднялся с постели.
Наконец Таллий научился ходить без поддержки, начал прогуливаться вокруг своего нового дома, готовый в любую секунду опереться о стену.
Часто думал: это для того, чтобы все не повторилось сначала. Но как же накапливались причины болезни? Как?
Конечно, подготовка к Олимпиаде была непривычно напряженной, нагрузки небывало большими. Огромной психической сосредоточенности, нервных затрат потребовали сверхсложные трассы Инсбрука. Снега в том году на склонах гор было так мало, что австрийским солдатам — альпийским стрелкам — приходилось таскать его с вершин, оттуда, где он бывает даже летом, и устилать им трассы. И горнолыжники мчались со стокилометровой скоростью по узким тропам среди камней и земли.
Не прошло и пяти дней после торжественного закрытия Олимпиады, как Таллий принял старт на студенческом первенстве мира — Белой Универсиаде. Она проходила в Чехословакии. И большинство олимпийцев тоже пожелало стартовать на склонах Высоких Татр. Здесь как бы сводились «олимпийские счеты». Борьба была жестокой, нервной, еще более напряженной, чем пять дней назад. Олимпийские неудачники словно брали реванш.
Таллий мобилизовал все свои оставшиеся нервные и физические силы и победил многих лыжников экстра-класса. Он завоевал бронзовую медаль в слаломе. Лишь несколько десятых секунды не хватило ему до «золота».
А вскоре — еще первенство страны. И здесь он тоже старался. И старался не зря — две золотые медали, те самые, которые так часто лежали теперь на его ладони.
Разве все это было легко?!
И еще — госэкзамены! В институте физической культуры. Может, и следовало отложить их на год! Может!.. Но разве Таллий знал тогда, что нервы уже на исходе?!
А еще эти «мелочи»!.. Не то, чтобы он курил, но покуривал. Немножко выпивал, не очень, но не заставлял себя упрашивать и компаний не нарушал. Мелочи, но они стали последней, самой последней каплей...
Может, для «простого смертного» подобные мелочи проходят незамеченными. Ну легкое недомогание, ну голова побаливает, ну «одышка»... Для спортсмена, организм которого выдерживает громадные физические и психические нагрузки, эти мелочи — яд. Организм, учитывающий все мельчайшие свои ресурсы, не позволяет тратить их впустую.
...В тревогах, надеждах прошла зима. Таллий жил теперь строго по распорядку, заведенному для себя раз и навсегда. От прогулок вокруг дома, медленной ходьбы, которым он отдал так много времени, он перешел к ходьбе более скорой и неторопливому легкому бегу.
Постепенно, от занятия к занятию, вернее даже от недели к неделе чуть-чуть увеличивалось время физкультурного лечения — скорость пробежек по лесу, количество приседаний, прыжков и т. д.
Однажды Таллий бегал по лесу, имитируя между деревьями прохождение трасс слалома. Увлекся, круто повернул вокруг золотистого ствола сосны... Земля качнулась под ногами, и Таллий стал падать. Очнулся он под сосной. Кружилась голова, все плыло перед глазами. Таллий испугался: неужели опять не выдержало сердце?! Он стал прислушиваться к нему, как когда-то. Нет, сердце работало нормально. Значит, не в порядке вестибулярный аппарат, изменяет чувство равновесия. Значит, и его надо «чинить».
С этого дня по утрам, еще сидя в кровати, Таллий делал по нескольку поворотов головой — вправо, влево, по кругу. Быстрые вращения вызывали тошноту. Но медленные можно было терпеть. И Таллий начал с медленных.
Зима для горнолыжника начинается задолго до того, как упадет на землю первый снег, когда придут холодные осенние ветры — первые зимние вестники.
Да, начинают свой сезон горнолыжники летом.
Была первая половина августа. Сборная «Буревестника» отправлялась в Сухуми кататься на ... лыжах. Правда, на водных. Но их техника во многом напоминает технику лыж горных. Это еще не были тренировки с полной нагрузкой. Это был, так сказать, первый период «вкатывания».
В эту пору Таллий начал рваться к занятиям, более напоминавшим тренировки. Валя часто видела, как он снова » и снова пересматривает фотографии, читает литературу по горным лыжам, и переводную и даже непереводную со словарем в руках. Он опять штудировал институтский курс физиологии, психологии. Теперь он понимал эти науки не отвлеченно, а конкретно, применительно к себе. И как они ему помогли!
Часто он глядел на свои медали. Как маленькие солнца, светились они на его широкой ладони. И будто спрашивал их: «Ну, «рыженькие», неужели вас больше у меня не будет?»
Узнав, что «Буревестник» уезжает кататься на лыжах, Таллий потянулся вместе с ребятами! А что, если тоже поехать?! К нему вернулось многое — он может работать, двигаться, смеяться. К нему вернулась возможность жить.
До дома Гидалия шел пешком. Вот сейчас придет к нему, спросит: «А если я поеду на юг с «Буревестником», как ты думаешь? Ведь ребята будут заниматься с еще неполной нагрузкой». И вдруг Гиль рассердится: «Ты что? Соображаешь?»
Это будет означать, что спорт по-прежнему запрещен для него.
Но Гиль не рассердился. Он спокойно выслушал брата и сказал:
— Знаешь... Может, все-таки подождем... Нет, нет, ты не думай!.. В Сухуми сейчас очень жарко! Лишняя и ненужная нагрузка твоему сердцу... Вот зимой на первый снег поезжай. А сейчас воздержись.
«Зимой можно! Зимой можно!» — с этой песней он мчался домой.
Через пару дней, когда Гиль и Таллий, как всегда пришли в лес лечиться, Гиль глянул на брата, прищурившись, и сказал:
— Давай-ка попробуем...
С тех пор лечение физкультурой стало все больше и больше напоминать прежние тренировки. Правда, после них Гиль проверял у Таллия пульс, давление, выслушивал его... Старший брат готовил младшего к зиме.
Для Таллия она пришла в ноябре.
Мы жили с ним вместе в одной комнате, в самом дальнем домике на краю ущелья, среди тянь-шаньских елей-гигантов. По утрам, глядя за окно, мы угадывали, какой зверек оставил среди их мощных стволов свои следы. Знакомы мы с Таллием давно. Разговор по душам для нас дело обычное. Но все же я редко решался заговорить с ним о его болезни, самочувствии. Когда нервы не в порядке, лучше к ним не прикасаться. Впрочем, как и ко всякому больному месту. Забегая вперед, я должен сказать, что в то время я был старшим тренером команды. И теперь чувствовал на себе ответственность за этого талантливого спортсмена не меньше, чем врач за своего больного. Я видел, что Монастырев почти выздоровел. Но если врач определяет здоровье человека по анализам, кардиограммам, рентгеновским снимкам, то тренер — по тончайшему рисунку техники, по стабильности тонких координационных связей, по скорости выполнения упражнения, по внешним проявлениям психики.
Начальные нагрузки сезона были Таллию по силам.
Он вместе с нами делал зарядку, трудную спортсменскую зарядку, совсем непохожую на ту, что по радио. А вот на снегу Таллий чувствовал себя не совсем... Ребята носились по двухкилометровой трассе без остановок — вихрем, только снег столбом. А Таллий через каждые сто-двести метров валился плечами на палки и никак не мог отдышаться. Молодые, здоровые и непонятливые подзадоривали Монастырева. Помню, кричит ему Виталий Глухих:
— Ну что, старик, сходишь?
А Таллий отмахивается, улыбается: еще, дескать, поглядим. А я чувствую, как больно хлестнули его эти слова.
Я опасался, что Таллий будет рваться за ребятами. И тогда может статься, что все старания Гиля и его самого, все его лечение пойдет прахом. И по вечерам, когда мы оставались вдвоем, я рассказывал ему о том, как тренировались мы летом и осенью. Наверное, лучше пока ему тренироваться с девчатами. Они ведь у нас сильнейшие в стране, почти все чемпионки, призерки первенства Союза, крупнейших соревнований, традиционного «Серебряного эдельвейса» — дипломантка МАИ Галя Шихова, будущий горный инженер Галя Малоземова, студентка Ленинградского университета Альфина Иванова и другие.
Вместе с девчатами Таллий привольно расписывался на снежной целине, катался по укатанным склонам. По-прежнему часто останавливался. Но теперь не только для того, чтобы отдышаться, но и затем, чтобы помочь девушкам избавиться от ошибок. Может, потому Галй Малоземова и стала второй раз чемпионкой страны, что прислушивалась к советам Таллика.
Вместе с ними иногда проводил он вечера. И каждый раз девчата подпевали ему, когда он брал гитару и начинал «листать» задумчивые песни о горах.
Прошел ноябрь. И вместе с ним период вкатывания. Начиналась подготовка к стартам. Теперь Таллий уже не останавливался, не падал плечами на палки через каждые двести метров. Он мчался сверху вниз почти с прежней скоростью. И снова был образцом элегантности и мастерства владения лыжами. Он делал то, что не могли делать его юные друзья по команде. Перерыва будто и не было.
Казалось, вот уже все в полном порядке. Но психологическая травма еще давала себя знать. От нее Таллий еще до конца не избавился. Он стал бояться стартов, секундомеров.
Начались прикидки, контрольные тренировки По секундомеру. Я ставил для начала сезона несложные трассы. Уговаривал Таллия попробовать пройти по ним. Но он никак не мог решиться.
— Нет, воздержусь.
— Напрасно, ты уже идешь здорово.
— Нет, лучше в следующий раз.
Оставался последний этап лечения физкультурой, вернее, теперь уже спортом — преодоление страха перед стартом, на котором когда-то потерял сознание. Приближались всесоюзные соревнования горнолыжников в Бакуриани. Все мы знали: если первый старт пройдет для Таллия успешно, он вернется в спорт. Знал это и он.
И вот теперь «канатка» везла Таллия к старту, к старту не какой-то прикидки, а ответственных соревнований, собравших всю нашу горнолыжную элиту, везла под «обстрел» секундомеров. Таллий сидел в кресле, внизу проплывал склон, на котором скоро, очень скоро решится судьба неоднократного чемпиона Таллия Монастырева. Он старался думать о чем-нибудь другом, не имеющем никакого отношения к предстоящему «решению судьбы». Вот о том, например, что два года назад здесь, на этой «канатке», вместо удобных кресел были бугеля... За перегибом горы он увидел расцвеченную яркими флагами трассу. На финише у судейского столика толпились люди, связисты навешивали последние метры телефонного кабеля, от старта до финиша. Спасатели заканчивали обвязывать опасные деревья толстыми матрасами. И засыпать снегом камни, торчащие в воротах. По краям трассы стояли пестрые толпы туристов и болельщиков.
Как ни старался Таллий оставаться спокойным, вся эта обстановка будоражила его. Он закрыл глаза и стал потихоньку напевать свою песню:
Спокойно, дружище, спокойно, У нас еще все впереди, Пусть шпилем ночной колокольни Беда ковыряет в груди...
Он пел ее весь оставшийся до вершины путь.
На Кохте Таллия захватила непередаваемой красоты панорама гор. Он увидел слепящий на солнце Эльбрус, неприступную двурогую Ушбу, залюбовался очертаниями грозной Безенгийской стены, еще раз подивился упорству альпинистов, по две недели ползущих по острию этой гигантской пилы, и добрался взглядом до Казбека. Между великанами громоздились бесконечные гряды заснеженных хребтов. Весь Кавказ — сотни его километров — лежал перед глазами Монастырева. Тысячи и тысячи граней пирамид, пиков, игл, вставших до неба, выгоревшего от жгучего солнца, дробили его лучи; и весь мир, как космический калейдоскоп, искрился и сиял.
С трудом оторвав глаза от этого захватывающего зрелища, Таллий перешел на южный склон Кохты, где на сухой теплой траве загорали туристы. Вершина горы кишела лыжниками. Спортсмены разминались — прыгали, приседали, махали руками, будто танцевали твист. Таллий тоже сделал легкую разминку. Взял лыжи и вышел на снег.
Сухо щелкали под его уверенными быстрыми пальцами металлические замки ботинок, заменяющие шнурки. Как стальные челюсти, захлопнул пружины крепления «Маркер», намертво прижав ботинки к лыжам.
По узкому «плечу» Кохты, обгоняя друг друга, неслись спортсмены, вздымая на редких остановках стены снега. Одежда, плотно обтягивающая их, рассеченная по бокам разноцветными лампасами, превращала эту разминку, это движение лыжников в какой-то полуфантастический балет на снегу. По краям «плеча» сплошной вереницей подымались яркие фигурки лыжников. Наверху они стекались к центру склона и устремлялись вниз, оставляя за собой шлейфы искрящейся на солнце снежной пыли. И эта карусель крутилась в полном молчании, крутилась без остановки. Спортсмены настраивались на борьбу.
Таллий влился в их поток.
Но вот над Кохтой, как эхо, пронеслась перекличка судей-контролеров, стоящих на трассе:
— Освободить трассу...
— Трассу!..
— Трассу!..
Таллий отошел в сторону.
«Пока идут открывающие, надо еще раз вспомнить трассу, которую пока требуют освободить»,— подумал он. И, закрыв глаза, он мысленно пошел по ней: «Первые ворота — справа, вторые — слева, поворот под снос... Неглубокая яма... Третьи ворота — одной дугой — четвертые...
Десятки виражей, ям, бугров, контруклонов, «полок», ложбин прошли его лыжи на пути к финишу. И он помнил каждый сантиметр трассы.
— Первый номер, на старт! — гремит над Кохтой голос судьи. Уходят на трассу один за другим спортсмены. Таллий не глядит на них. Он отворачивается и старается остаться спокойным, а это так трудно!
Я наблюдаю за Талликом, готовый в любую минуту прийти к нему на помощь... Но, кажется, он чувствует себя хорошо... Скорей бы уж.
Наконец подходит его номер. Таллий становится в узком просвете стартовых ворот.
Я подхожу к нему, что-то говорю и вслушиваюсь с тревогой в его голос, боясь уловить в нем нотки страха, неуверенности... Но нет, все хорошо, Таллик спокоен.
Я стою рядом с Талликом и отвлекаю его в последние секунды от... него самого. Хлопаю по плечу, поглаживаю но спине, что-то советую...
Наконец-то...
— Финиш готов?.. Участник готов?..
— Готов,— отвечает Таллий. И никто не заметил, что голос его глуше и спокойнее, чем всегда.
— Внимание!.. Марш!!!
Наклоняясь вперед и сильно сжимая стальные палки, Таллий рванулся вниз и вперед — во вторые... третьи ворота.
— На трассе экс-чемпион страны москвич Таллий Монастырев,— разносится над Кохтой голос судьи-информатора.
Таллий идет спокойно. Даже медленно. Ну что, может, так и надо?! Конечно, надо! Главное — он идет... Видно, как он широко заходит в повороты. Его след самый внешний, самый дальний от внутреннего флага и самый невыгодный. Но в остальном ясно виден почерк мастера.
Девятое место!
«Могу лучше,— ругает он себя после финиша,— Могу и должен».
Это всегда так, когда что-то не клеится, чего-то боишься, а делать все равно надо, думаешь: ну лишь бы, как-нибудь... Идешь на все компромиссы. А после ругаешь себя за трусость. Надо было быть смелее.
Вечером он сказал мне:
— Вот увидишь, я буду в тройке завтра в слаломе.
И действительно, на трассе слалома он вел себя смелее.
Это был уже почти прежний Монастырев, которого мы знали до болезни: точность, мощь, выверенный расчет. Не было лишь прежнего отчаянного риска, лихости да твердой уверенности в стальном и непогрешимом росчерке лыж. Таллий шел быстро. Но Виктор Тальянов, его извечный конкурент, многократный чемпион страны, был подготовлен блестяще, и это несмотря на то, что сезон только начинался. Да еще два-три лыжника поторопились войти в спортивную форму. Таллий знал, что удержать ее до главных стартов зимы — первенства страны почти невозможно.
«Они сдадут, а я вырасту еще на две головы,— думал Таллий, глядя на своих тренированных конкурентов,— вот тогда и поборемся».
Пока же Таллий был не третьим, как собирался, а четвертым. Но и это — здорово!
Теперь Таллий старался участвовать во всех соревнованиях, в каких только мог.
Март встретил участников чемпионата страны в Терсколе жарким солнцем. Таллий совсем оправился от болезни. На зарядку он выходил со всеми вместе. А потом убегал далеко в лес один. И никто не рисковал за ним тянуться. Без привычки его часовую зарядку и не выдержишь, можно перетренироваться.
Если раньше у Таллия то и дело кружилась голова, то теперь он выдерживал запросто по сто вращений. Ни сигареты, ни полсигареты и вообще ни одной затяжки не разрешал себе, ни глотка пива. Даже воздерживался от кофе. Ложился спать всегда ровно в десять. И ни разу не нарушил этот распорядок своей жизни. Зато и тренировался он теперь по шесть-семь часов, не чувствуя усталости. Невозможно было не любоваться им, когда он уверенно и легко несся по сверкающим снегам Чегета, оставляя едва заметный след между высокими-высокими рыжими соснами и черными скалами Кавказа.
Чемпионат страны!
На старте тебя спросят: «Участник готов?» И ты ответишь: «Готов!»
Да, ты имеешь право сказать эти слова. Сотни часов за одну только зиму и тысячи за жизнь провел ты на стадионах и в залах, в бассейнах и на катках, в лесу и на склонах гор! Тысячи километров легли под твои лыжи, прежде чем ты вышел сегодня на старт, тысячи километров — по мягкому снегу и голубому льду, по сотням жестких извилистых трасс.
Первый день чемпионата. Первый старт. Первый скоростной спуск. Решающие минуты, которые должны определить дальнейшую судьбу — быть или не быть ему спортсменом.
Таллий сам выбрал день решающего экзамена. Сегодня он не мог только успокаивать себя. Высший результат, к которому он стремился, требовал и наивысшего эмоционального подъема. Нервы, сердце, мышцы должны работать на пределе возможного. Но нельзя раньше времени взвинчивать себя — сгоришь. Надо настроиться именно в тот миг, когда прозвучит команда-выстрел:
— Марш!
Да, чемпионат страны — это совсем не то, что было раньше, в зимние месяцы. Не то. И потому, что сейчас собрались все мастера, и потому, что именно по чемпионату отбирают в олимпийскую команду, и потому, что Таллий знает, что теперь — готов. Да еще и потому, что это не просто чемпионат, а II зимняя Спартакиада народов СССР.
Таллий присматривается к «Рыжему». Это он, Тальянов, пожалуй, на сегодня — главный претендент, соперник. Любой сюрприз может преподнести и «Базиль» — Василий Мельников. Он талантище в лыжах. Только по своей доброте отдает Василий Мельников свои медали. С каким блеском выиграл он в 1963 году, будучи девятнадцатилетним, этот сложнейший вид — скоростной спуск — на самой трудной в нашей стране трассе Чегет.
Яростно разминался Александр Филатов. Он тоже может «накатить», вспомнить молодость... Уж некуда вешать «золото», но азарт не дает бросить спорт. «Ладно, уж я постараюсь, чтобы ты, «Филя», проиграл пари»,— думает Таллий. Ребята рассказали ему, что Филатов поспорил, обещал в сорок лет стать чемпионом. А ждать осталось немного — года два.
Одноклубники Тормосин и Шеин тоже могут «с испугу» привести по «дружбе» десятку-две. А больше-то ведь и не надо.
Да, как посмотришь на своих конкурентов, так страшно делается. Как тут можно победить? Столько «зверей»! И все «зубы точат». А у него пропал целый год, и даже хуже того, чем пропал... И все-таки он поборется!
На стартовое волнение накладывается страх за сердце и страх перед предстоящей борьбой с трассой. Таллий презирал бы того, кто сказал, что не боится скоростного спуска. Эту жесткую, как асфальт, трассу, на протяжении трех километров падающую со склона на склон, с бугра на бугор, все вниз и вниз, среди камней и корявых стволов деревьев, со вставшей на дыбы вершины Чегета, нельзя было не бояться. Но этот страх надо был побороть, загнать поглубже внутрь, чтобы он не привел к беде. Таллий знал, что страх — причина многих падений.
На любом старте человек возбужден, ведет себя нервно, порой странно. На старте скоростного спуска это особенно заметно.
Ломкие голоса, резкие жесты, быстрые движения. Таллий поймал себя на том, что чрезмерно напряжен. Он стал тут же разминаться.
Ушли вниз к финишу первые счастливчики. Всегда завидуют тем, кто уже отмучился в ожидании старта.
И снова бьют в уши слова:
— Монастырев! На старт!
— Финиш готов?! На старте — участник... Участник, готов?..
Монастырев сжался в плотный комок. Колени Таллия вминаются в плечи — так низко он присел. Это выгодно, упругий, как резина, воздух легче пробить именно в такой стойке. Но удержать равновесие чертовски трудно. Ноги не могут амортизировать удары бугров снизу по лыжам. Лыжи начинают рыскать по сторонам. И нужна огромная сила, чтобы удержать их на прямом, как луч, следе.
На восьмидесяти, девяноста, ста километрах в час лыжи, по сути дела, уже не скользят, а летят над трассой, лишь изредка касаясь верхушек бугров, которых на меньшей скорости почти не ощущаешь. И тогда кажется, что не человек спускается по трассе, а трасса остервенело скидывает его с себя.
Несколько довольно простых виражей, длинная коса, на которой важно не потерять скорость. Таллий снова вжимается в лыжи. Но ноги устали. И отказываются сгибаться. Заметно, каких усилий стоит спортсмену сохранять хотя бы видимость низкой стойки. Недалеко — финишный участок. Трасса петляет среди леса и снова кидается вниз... Вот та «полка», где Таллий проиграл тогда шесть десятых секунды...
— Смелее... Смелее...
За «полкой» трасса обрывается круто вниз. И надо вовремя рвануть лыжи на себя, поджать быстро ноги и, собравшись в группировку, перелететь грань перегиба. И тогда... Вот она, долгожданная финишная прямая, на которой надо только одно — устоять. Но как это трудно!.. Скорость — за сто. И лыжи пляшут по буграм, швыряющим лыжника, как горный поток камни. И лишь ноги, будто сверхчуткие амортизаторы, пытаются смягчить удары. Но это им не удается. Скорость слишком велика. Здесь силы уже на исходе. Каждое напряжение отдается острой болью, будто рвутся мышцы ног.
Не самое ли трудное испытание для горнолыжника финишная прямая Чегетской трассы?
Когда спортсмен достигал финиша, тихий стон проносился над горой. Это страх отпускал сердца сотен зрителей. И они переводили дыхание.
— Старт принял спортсмен из Москвы, мастер спорта...
Комментатор рассказывал биографию лыжника, а он в это время, превратившись в болид, рассекал воздух со скоростью около ста километров в час.
Недалеко от финиша трасса делает небольшой поворот и круто падает вниз так, что лыжника отрывает от склона, и он летит, кажется, прямо в деревья. Здесь собралось особенно много зрителей. Внимание всех приковано к просвету между деревьями, где прежде всего показывается лыжник, приближающийся к финишу. Мелькнула темная точка... Секунда, другая... третья. И из-за деревьев вылетел спортсмен.
— Монастырев! Монастырев! — прошелестело по склону горы. Мы видим, что он идет очень быстро. Очень. Но никто из нас не подозревает, что он покажет на финише время, удивившее всех.
Когда комментатор торжественно объявил, что чемпионом II зимней Спартакиады народов СССР стал москвич Таллий Монастырев, Галя Шихова и ее подруги по «Буревестнику» не сдержались и расплакались от радости.
Друзей у Таллина много. Они желали ему победы. Но все понимали, что пока это невозможно. А он сделал невозможное: «золото» — в спуске, «серебро» — в троеборье, «бронза» — в слаломе-гиганте.
В светлом, прозрачном холле нового отеля «Иткол» собралось несколько сот человек. Награждали победителей спартакиады. Кубки, вазы, медали, грамоты, дипломы. Среди них, блестя сталью, альпийский ледоруб…
Ледоруб! О нем можно сложить поэмы. Лишь тот, кто был в горах, знает, что значит он для альпиниста. Как же попал ледоруб сюда, на стол?
...— Комсомольцы и молодежь — шахтеры города Тырныауза — дарят этот ледоруб самому мужественному горнолыжнику страны Таллию Монастыреву.
Да, такой силой воли, таким характером может обладать человек, которому все по плечу. И титул чемпиона мира тоже. Если Монастырев не стал им, то это не его вина.