Человек и мяч
Тот, кто внимательно наблюдает за поведением теннисистов на корте, может увидеть иногда любопытные вещи. Он может увидеть, как Вера Филиппова громко критикует себя за ошибки; как Мария Кулль, проиграв очко, сердито грозит мячу пальцем; как Тоомас Лейус возгласами подстегивает, «заводит» себя; как мужественный, с каменным лицом Рудольф Сивохин хватается за голову; как Андрей Потанин издает вдруг рычащие звуки; как... впрочем, можно продолжать очень долго.
Что же, теннисисты — разболтанные люди, не желающие держать себя в руках? Конечно, нет. Причина — в самом теннисе, который взваливает на плечи спортсмена огромную психологическую нагрузку.
Теннисист на корте одинок — человек и мяч, больше никого. С тренером либо вовсе нельзя советоваться, либо это разрешается только в короткие паузы при смене сторон. Даже с противником нет непосредственного контакта. Здесь нельзя, как, скажем, в шахматах, погулять, собраться с мыслями, пока соперник обдумывает ход. Нельзя, как в футболе, отказаться от удара по воротам и возложить эту рискованную миссию на другого. Нельзя, как в баскетболе, отдать мяч партнеру и получить несколько секунд передышки. Наконец теннисиста нельзя разумеется, и заменить — блаженство отдыха на скамье запасных ему неведомо.
Нет, теннисист все время в острейшем цейтноте, мяч не отпускает его ни на секунду, он неизменно перед ним, неизменно требует ответа — назойливый, неотвратимый, безжалостный — справа, слева, высоко над кортом, низко над сеткой, стремительно летящий то в один угол, то в другой, крученый, подрезанный, почти всегда выбирающий незащищенное место, иногда словно издевающийся над нерасторопностью игрока, беспощадно подмечающий и злорадно подчеркивающий его оплошности. И так в продолжение двух, а иногда трех и даже четырех часов.
И в случае неудачи не на кого ведь обижаться, только на самого себя! Это ты сам ошибся, ты неточно подрезал, не убил высокий мяч, у тебя чуть дрогнула рука. И даже если противник сумел нанести неотразимый удар, все равно виноват ты, только ты: не надо было давать ему такой удобной возможности.
Утверждают, что на корте радость скрыть легко, равнодушие — трудно, досаду — невозможно. Ну, скажем так: почти невозможно. Так можно ли требовать, чтобы на протяжении нескольких часов матча теннисист был невозмутим, даже если в нем накапливается и глухо рокочет, ища выхода, недовольство собой, досада, раздражение?
Можно и даже нужно! Да, есть, конечно, известное противоречие в том, что зритель позволяет себе вслух радоваться и огорчаться, а спортсмену отказано в праве выражать естественные человеческие эмоции. Но ведь на то он и зритель, ведь, придя на соревнование, он обычно не ставит перед собой иной цели, кроме одной — насладиться увлекательным спортивным зрелищем.
Иное дело — непосредственный участник борьбы. Выходя на корт, спортсмен тем самым принимает обет достойно держать себя, как бы трудно ему ни приходилось. Вот почему теннисист, нравится ему это или нет, вынужден тратить огромную психическую энергию не только на борьбу с противником, но и на борьбу с собой, со своими нервами.
Но есть и другая, отнюдь не менее важная, причина, вынуждающая теннисиста подчинять эмоции трезвому рассудку. Теннис высокого класса — это всегда поединок интеллектов, дуэль мыслей. Теннисист должен действовать на корте пусть и страстно, но непременно расчетливо (какой бы неприятный оттенок ни имело это слово). Ему надо не «отбиваться» от мяча, а распоряжаться им, и распоряжения эти должны быть умны, точны и продуманны. Именно продуманны, даже если на размышление даются доли секунды.
Стоит спортсмену забыть об этом, стоит позволить чувству взять верх над рассудком, как игра его неминуемо становится хаотичной, судорожной, удары теряют осмысленность.