Кольский (из путевой тетради)

Ну вот, кажется, все хорошо. Нога у Фили почти не болит, он даже пробует ее согнуть. Завтра уходим. До устья километров пятнадцать. Филя сядет в нашу байдарку, а мы с Петровичем пойдем налегке по тундре. К вечеру притопаем.

Все укладывается в одну байдарку. Из вещей Петровича и Фили чудом уцелел спальный мешок. Остатки разбитого каркаса сложили на берегу, в консервную банку сунули записку. Пусть знают потомки — Кривой проходим!

Вечер сегодня хороший, теплый. Ветерок сносит мошку. Пахнет водой, сладковатым мхом с тундр и дымом костра. Петрович варит кашу, сует нос в ведро, нюхает пар. Пробует, морщится: соль-то утонула. Отчего раньше этот желтый берет казался мне противным? Он страшно симпатичный. Без него нет Петровича. Тельняшка, тощая шея, длинный нос и желтый берет колпаком — это Петрович! С утра опять ворчал на Охотника, когда тот делал Филе перевязку. Теоретически неправильно. Охотник молча переделал. Видно, что Петровичу это доставляет удовольствие, у него даже лицо стало другим — живым, и глаза блестят.

Охотник еще по привычке старается  прикрыться усмешкой, но он-то больше других знает свою вину. Вчера вечером сказал мне:
— Я виноват перед Петровичем. Вот где это чувствую! Понимал, что он не пройдет, а тянул сдуру... Эх! Но все-таки после аварии он держался здорово! Я даже удивился.

Мы стали вспоминать, как Петрович сидел на камне посреди порога и не принимал веревку, пока мы не найдем Филю. Кричал на нас и ругался. Когда его сняли, он настолько закоченел, что не мог идти. Пришлось переносить на руках. Хорошо еще, что спирт был в нашей байдарке.

...Вон на шкуре сидит Филя, прислонившись спиной к камню. Запрокинул голову: греется на солнышке. Вытянул обмотанную тряпками ногу. Лицо спокойное, даже безразличное. Живой Филя!

Петрович машет — показывает, что каша сварилась.

Иду.