И снова история. Человек в маске. Яшин советского хоккея. Трудно ли играть против Третьяка!

Эта книга начата рассказом о том, как родился и утвердился хоккей с шайбой у нас в стране. А в мире? Вот уже три десятилетия советские исследователи ищут ответ на этот вопрос и не могут найти. Общее мнение о том, что его родина — Канада, не очень-то способно удовлетворить любопытного человека, желающего узнать родословную этой игры.

В общий поиск включился в свое время и автор этих строк. Каждый раз, когда советские спортсмены отправлялись за океан, мы просили у них привезти нам какие-нибудь книги, справочники или просто документы, которые бы помогли прояснить обстановку. Просили Аркадия Ивановича Чернышева, Андрея Васильевича Старовойтова, Всеволода Михайловича Боброва, но все эти очень обязательные люди возвращались ни с чем, виновато разводя руками:
— Да они там сами, оказывается, ничего толком не знают...

Выяснилось, что на родине хоккея нет сколько-нибудь серьезной литературы о его зарождении, о путях развития, о традициях. Такое отношение канадцев к истории вида спорта, ставшего у них предметом национального поклонения, удивляло и удивляет. Ведь верно говорят, что без любви и уважения к прошлому не может быть будущего.

И все-таки предпринятые нами поиски увенчались относительным успехом. Выручил, правда, не хоккеист, а штангист: в 1976 году заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер СССР Алексей Сидорович Медведев привез из олимпийского Монреаля цветной фотоальбом, рассказывающий о том, как шайба прижилась в Стране кленового листа. Из этого роскошного издания мы узнали, что игру «изобрел» в начале семидесятых годов прошлого века студент университета Мак-Гилл — некий В. Ф. Робертсон, что в 1S81 году он создал в своем учебном заведении команду, которая скрестила клюшки с тоже родившейся в это время командой Монреальской атлетической ассоциации. И, наконец, тот же В. Ф. Робертсон в содружестве со своим товарищем и единомышленником Р. Ф. Смитом в 1886 году издал первые официальные правила игры в хоккей.

Проделав весьма несложное арифметическое действие — 1946 минус 1886, — легко убедиться в том, что когда у нас в стране мы присутствовали на «крестинах» хоккея с шайбой, за океаном отмечали его шестидесятилетие. Дистанция солидная, ничего не скажешь. И, зная это, можно лишь выразить еще большее удивление и восхищение тем, что в исторически короткий срок — три десятилетия — мы не только сократили этот колоссальный разрыв, но и уверенно вышли вперед.

Однако вернемся к истории. Так вот, в тех самых первых правилах в составе хоккейной команды не значилось... вратаря. Да, в альбоме даже демонстрируется историческая фотография, на которой изображены две противоборствующие команды: по три нападающих и три защитника в каждой, а также по одному «разбойнику», который, как явствует из текста, участвовал и в нападении, и в защите, то есть выполнял нечто вроде функций современного полузащитника в футболе. Прошло едва ли не полтора десятилетия, пока команды приняли вполне современный вид: «разбойника» с поля убрали вовсе, а одного из защитников поставили в ворота.

Итак, вратарь как действующее лицо хоккейного матча появился на свет, по существу, уже после того, как пьеса была в основном написана. Однако вскоре он стал несомненным главным героем, без которого просто немыслимо ни одно современное хоккейное представление.

В издании, о котором идет речь, этой категории игроков отведено немало места.

С интересом рассматриваем великолепные портреты Чака Рейнера, Турк Брода, Фрэнки Бришсэка и Тайни Томпсона, Рой Уортэрса и Джерри Мак Нэила... Венчает эту галерею Жозеф-Жак Плант. О последнем следует поговорить особо.

С именем этого спортсмена — как, может быть, ни с одним другим — ассоциируются могущество и слава канадского хоккея. Родился он в 1929 году, в сорок первом уже играл за школьную команду, но прошло долгих тринадцать лет, пока он получил место основного вратаря во всемирно известном клубе «Монреаль Канадиенс». Десять сезонов защищал он его честь и за это время шесть раз получал приз лучшего вратаря НХЛ — Кубок Везины. А в 1962 году ему первому из голкиперов был вручен приз Харта — один из самых почетных, самых знаменательных трофеев — как самому ценному игроку НХЛ.

Годы «служения» Планта совпали с периодом становления и развития советского хоккея. В ту пору мы стали очень внимательно присматриваться ко всему, что делается в хоккейном мире, и Жак Плант (так называют его сокращенно во всех странах) вошел в сознание нашего поколения как один из самых легендарных представителей новой игры.

Это и впрямь был блестящий мастер. В воротах самых знаменитых профессиональных клубов — «Монреаль канадиенс» (1953—1963 гг.), «Нью-Йорк рейнджере», «Сент-Луис блюз», «Торонто мэйпл лифз», «Бостон брюинз», а также в клубе ВХА «Эдмонтон ойлерз» — он провел 949 матчей, что само по себе является абсолютным мировым рекордом, который, вероятно, еще долго не будет побит. Но если вспомнить, что каждый из этих матчей сыгран против лучших, по-настоящему грозных форвардов канадского профессионального хоккея, чья игра практически не имеет границ жестокости, то значение и смысл этого рекорда станут еще понятнее и весомее.

Как уже отмечалось выше, родина хоккея воспитала и назвала многих замечательных голкиперов. Плант поднялся над ними не только как непревзойденный мастер, но и как яркий художник-творец. Его справедливо называют сегодня основоположником современного вратарского искусства. Первым в мире он начал играть на выходах, первым стал систематически руководить действиями всей пятерки. И еще многое другое он привнес в хоккей первым.

Современных вратарей принято называть людьми в масках. Маска не только придает им оттенок исключительности, но и служит четко обозначенным символом высшего мужества вратарей, той постоянной и грозной опасности, которой они добровольно подвергают себя. Но, может быть, далеко не все знают, что появление маски в современном хоккее также связано с именем Планта. История эта стоит того, чтобы уделить ей внимание.

В течение многих лет шрамы на лице являлись «фирменной» меткой хоккейных вратарей, особенно вратарей канадского профессионального хоккея. Шайбы, летящие со скоростью до 160 километров в час, концы клюшек, коньки — все это оставляло свой след на коже несравненных рыцарей отваги.

Совершенно очевидно, что больше всего, сильнее всего доставалось лучшим из лучших. «Чемпионом» в этом отношении стал Жак Плант: к 1955 году врачи наложили на его лицо более ста швов. К этому можно добавить трижды перебитый нос и сломанную челюсть.

Но и на этом его злоключения не кончились: в одной из встреч он снова был тяжело травмирован. Все это с горечью наблюдал сидевший на трибунах Дворца отчаянный поклонник Жака и «Монреаль канадиенс», имя которого, к сожалению, осталось неизвестным. На следующий день он прислал Планту сочувственное письмо и приложил к нему подарок — изобретенную им и наскоро изготовленную своими руками первую в мире маску для хоккейного вратаря. Вот что рассказывает об этом сам Жак:
—       Та маска была еще мало похожа на таковую, точнее назвать ее полумаской. Когда я на тренировке впервые надел ее, то чуть было сразу не снял: мне показалось, что она слишком ограничила обзор и что играть в ней будет просто невозможно. Но надо же было такому случиться, что как раз в этот момент шайба, пущенная одним из наших «пушкарей», угодила мне между глав. Будь я в тот момент без маски, ни за что не миновать госпиталя. А так — обошлось. И с тех пор я начал относиться к подарку почти с религиозным почтением — надевал маску на каждую тренировку, одновременно подумывая над тем, как сделать ее пригодной для игры.

И опять Планту помог несчастный случай. В одной из встреч Кубка Стэнли 1958 года шайба угодила Жаку в лоб, и его, окровавленного, потерявшего на время сознание, унесли со льда. На этот раз в дело вмешался не менее яростный болельщик прославленного вратаря и прославленного клуба, один из директоров фирмы «Фиберглас Канада Лимитед». Он написал Планту письмо с предложением создать предохраняющую маску из фибергласа. Предложение было с благодарностью принято, и в начале 1959 года Жак начал тренироваться в новой, более легкой и прочной, дающей прекрасный обзор маске. Провел он в ней и несколько товарищеских предсезонных матчей, но в официальных встречах чемпионата НХЛ не надевал: старший тренер «Монреаль канадиенс» Гектор Блейк запретил ему пользоваться ею.
—       Слишком безопасная жизнь противопоказана вратарям, как комфорт и отличная пища охотничьим собакам,— пояснял он. («Ничего иного от боссов профессионального спорта и нечего было ждать»,— комментировал эти действия наставника Плант.)

Но в дело опять вмешался несчастный случай. 1 ноября 1959 года в Нью-Йорке, в «Мэдисон сквер гарден», Плант, размявшись в маске, положил ее на скамейку и отправился «в бой». А через несколько минут его принесли «в загон» санитары — шайба, уже в который раз, рассекла ему лицо.

В то время в НХЛ (по соображениям финансового характера) в матчах на выезде принимал участие только один вратарь. В случае травмы на оказание помощи ему отводилось 20 минут. После этого он должен был либо продолжать игру, либо быть заменен, причем в гостях запасного голкипера обязаны были предоставить хозяева поля. Счет матча к этому времени был 1 : 1, и гости из Монреаля меньше всего собирались рассчитывать на какую-то «темную лошадку». Вот тогда-то Гектор Блейк вдруг «подобрел».
— Если можешь, возвращайся на лед. Если хочешь, надевай свою маску.

Итак, с 1 ноября 1959 года маска уже не сходила с лица Жака Планта, а вскоре она стала непременным атрибутом всех хоккейных вратарей мира.

Обо всем этом подробно написано в альбоме, о котором я говорил. Рассказ о далеком заморском спортсмене заканчивался следующими словами:
«Никто в мире не может сравниться с канадскими вратарями, а среди канадских вратарей нет равных Жаку Планту».

Вся эта история рассказана не случайно. Мы еще вернемся к легендарному голкиперу. А сейчас перенесемся из далекой Страны кленового листа в родную и близкую Москву.

Эта глава книги, ее последняя глава, посвящена Владиславу Третьяку. Писать об этом выдающемся спортсмене необычайно трудно. Во-первых, он уже десять лет постоянно на виду у миллионов людей, которые знают каждый его шаг. Во-вторых, о нем написано столько очерков, статей и других литературных материалов, сколько не написано обо всех его предшественниках вместе взятых, и каждый из нас, берущихся за перо, стоит перед опасностью повториться. Наконец — опять же в отличие от всех своих предшественников,— Третьяк, еще продолжая активные выступления, сам успел написать первую книгу воспоминаний, которую назвал «Когда на льду жарко». Книга эта была первоначально издана в Канаде, затем у нас и везде разошлась в короткий срок. Казалось бы, что еще можно добавить ко всему, что уже сказано?

И все-таки книга о советских хоккейных вратарях немыслима без обращения к его образу.

В 1957 году, когда Владику исполнилось всего пять лет, у нас в стране появилась первая фундаментальная работа по игре в хоккей. Собственного опыта у нас еще тогда было недостаточно, и мы издали интересную книгу «Хоккей» Ллойда Персиваля — человека, прошедшего на своей родине, в Канаде, путь от хоккеиста до тренера, крупного ученого и теоретика, начальника отдела хоккея спортивного колледжа.

Через год у себя дома Персиваль выпустил вторую книгу под тем же названием, но в ней уже предстал перед читателями не как педагог и методист, а как страстный публицист, взявший на себя приятную миссию рассказать соотечественникам о звездах канадского хоккея.

«Какие бы бури и перемены ни потрясли мировой спорт,— Провозглашал восторженным тоном автор,— всегда будет недосягаемой слава канадских вратарей, и, бесспорно, лучшего из них — великого Планта».

На протяжении многих лет не только люди за океаном, но и у нас в стране искренне верили этому утверждению, хотя у нас уже были Мкртчян, Пучков и Коноваленко. Больше того, мы сами складывали легенды о «заокеанских кудесниках».

Да и как было не складывать, если вратарь любительской сборной Канады Сет Мартин на наших глазах творил чудеса, а у себя на родине, как утверждала пресса, в том числе и наша, ему не находилось места ни в одном профессиональном клубе. «Не подходит по классу»,— объясняли нам коротко и просто. А мы лишь покачивали головой и говорили друг другу:
— Можно себе представить, какой же класс у тех, кто им подходит.

Да, оно было — время, когда мы так думали. Время, когда заокеанские профессионалы казались нам почти неземными существами.

Много воды утекло с тех пор, и очень многое изменилось. Уже серии встреч 1972 и 1974 годов показали: нет непобедимого профессионального канадского суперхоккея, нет хоккея мифов и мифологических игроков. Есть просто хоккей высшего уровня: прекрасный и доступный, без тайн, без абсолютных оценок. И, разумеется, без абсолютных истин.

К этому выводу пришли не только мы. После завершения серии матчей осенью 1974 года тот же Ллойд Персиваль заявил:
«...Что касается оценки отдельных игроков, то безусловным и бесспорно абсолютным героем поединков стал русский вратарь Владислав Третьяк. Мой опыт, а также груз прожитых лет вполне позволяют мне заявить, что такого великолепного вратаря мы еще не видели».

Прошло еще пять лет, и в зимние дни 1979 года, после игр на «Кубок вызова», которые состоялись в «Мэдисон сквер гарден», знаменитый Жак Плант (тот самый, с рассказа о котором мы начали главу) писал в одной из канадских газет:
«На протяжении ряда лет наблюдаю за Третьяком. Он не просто лучший вратарь мира. Он кудесник, которому удается с каждым новым сезоном прибавлять в своем мастерстве, показывать более сильную, более свежую и с каждым разом все сильнее захватывающую вас игру».

Эти оценки можно продолжить. Будучи в Москве, Бобби Халл сказал на пресс-конференции:
— Я всегда считал классными вратарями только канадских и был уверен, что только канадский хоккей может их воспитывать. Но, сыграв против Третьяка, я понял, что ошибался. Я понял, что даже самым лучшим из наших лучших голкиперов есть чему поучиться у него.

Другая звезда канадского профессионального хоккея Бобби Орр, как известно, пригласил Владислава посетить принадлежащий ему тренировочный лагерь для юниоров и попросил провести там несколько показательных занятий с лучшими молодыми вратарями Канады и США.

Этот факт не остался тогда незамеченным. Выходящая в Монреале спортивная газета поместила фотографию, запечатлевшую заокеанских голкиперов, сидящих за «партами» и внимательно слушающих русского спортсмена. А рядом карикатуру из 1954 года, где канадцы были изображены в роли учителей, призванных преподавать урок «приготовишкам из хоккея». Так мастерство Владислава Третьяка отобразило целую эпоху, которую пережил наш советский хоккей. Эпоху невиданного расцвета и взлета. К этому рассуждению мы еще вернемся ниже.

Пока же просто отметим: выдающееся мастерство Третьяка бесспорно. Но вот вопрос: в чем его суть? В чем отличительные, неповторимые черты его вратарского искусства? Что делает этого совсем еще молодого человека воистину великим спортсменом? Какие качества, отличающие этого гроссмейстера ледяного поля, следует выделить?

Как это ни странно будет звучать по отношению к человеку, сделавшему хоккей неотъемлемой частью своей жизни, мы все же прежде всего отметим его любовь к игре, преданность ей.

Справедливо ли такое определение? Несомненно. Да, только тот, кто на долгие годы сохраняет трепетность ожидания каждой встречи, для кого (несмотря на звания, заслуги, опыт) любой матч — это праздник, а сам спорт дороже всего на свете, способен на великие свершения.

В этой связи помнится, как в одном из интервью Третьяку задали вопрос:
— Известный канадский вратарь Тони Эспозито говорит: «Не знаю, кому может нравиться, когда в тебя на протяжении двух часов швыряют камнями. Во всяком случае, я не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Но это моя работа...» Как вы относитесь к такой трактовке вопроса?
— Эспозито прав, когда сравнивает летящую шайбу с сильно пущенным камнем. Ощущение такое же. Что ж, наверное, я отношусь к разряду любителей острых ощущений... Но прежде всего именно поэтому люблю я хоккей. И еще потому, что никогда не сравниваю хоккей и вообще спорт с работой. Для меня это прежде всего радость, возможность почувствовать собственное умение, собственную силу, испытать себя в самых сложных и неожиданных ситуациях...

Умение сохранить такую свежесть чувств, такую постоянную верность предмету своей любви — огромное богатство. Лишь тот, кто обладает им, способен подняться на самую заветную вершину. Потому что спорт — это творчество. Он не терпит ремесленничества ни в каком его проявлении.

Вот этим чудесным, по-мальчишески острым чувством любви к игре в полной мере обладает Третьяк. И в этом одна из главных разгадок того, что на протяжении долгих лет ему удавалось от сезона к сезону прибавлять в мастерстве, удивлять своей всевозрастающей виртуозностью.

То, что сказано выше, отнюдь не предположение.

Об этом чудесном свойстве сохранять свежесть чувств, на протяжении ряда лет считать привычное занятие бесконечно дорогим и любимым не раз заявлял сам наш герой. Позволю себе привести одно из его высказываний, отмеченное, к слову сказать, необычайной искренностью и поэтичностью.

«Я — вратарь. Моя стихия — кипящий страстями каток. Я люблю ощущать себя в гуще хоккейных сражений — когда свистят и бухают о деревянные борта шайбы, когда искры летят из-под коньков, а от горячего дыхания спортсменов, кажется, вот-вот растает лед. Я люблю, когда сердце от напряжения готово выскочить из груди, и пот застилает глаза, и безумствуют трибуны, и атаки соперников, как волны, накатываются на мои ворота,— я люблю, потому что это моя жизнь.

Вот уже много лет по вечерам я надеваю на лицо маску и вместе со своими товарищами выхожу на лед. Взволнованно гудят трибуны. Сейчас прозвучит свисток, и начнется хоккей. Пора бы привыкнуть к этому, но нет: каждый раз нервничаешь, словно перед премьерой. Все-таки это чудо какое-то, наш хоккей».

Думаю, что эти слова не требуют никаких комментариев.

О любви к хоккею здесь говорится не случайно. На ее основе, как на прочном фундаменте, зиждется другое ценнейшее качество этого спортсмена — умение и желание тренироваться. Конечно, оно было присуще и всем его предшественникам. Но при этом нельзя забывать, что уровень занятий и степень отдачи со временем коренным образом изменились. Нагрузка, выпадавшая на долю вратаря команды высшей лиги и сборной во второй половине семидесятых годов, в рассчитанном учеными ВНИИФКа измерении (за основу брались такие данные, как количество сыгранных матчей за сезон, продолжительность сезона, число и характер учебных занятий и т. д.) почти в пять раз превышает нагрузку Хария Меллупса, в три раза — Григория Мкртчяна и Николая Пучкова, в полтора раза — Виктора Коноваленко.

Более того, изменилась сама система, сама методология тренировки. Если в пятидесятых-шестидесятых годах более 2/3 учебного времени уходило на участие в двусторонних спарринговых матчах и других игровых моментах, то сейчас (особенно в подготовительный период) до 8/10 этого же времени тратится на общефизическую подготовку, на специальные, так называемые подводящие, упражнения, а выполнять их гораздо сложнее и уж, конечно, менее приятно, чем играть.

Однажды группа спортивных журналистов в течение двух часов наблюдала, как тренировался Третьяк. Это было в конце 1978 года. Он был в зените своей славы. Но работал старательно, как новичок, которому нужно завоевать «место под солнцем». Бегал, кувыркался, поднимал штангу... Когда истекло установленное время, мы думали, что он упадет в изнеможении, однако Владислав отправился в раздевалку (как оказалось, чтобы натянуть хоккейные доспехи) и вскоре вновь вышел на лед. И еще полтора часа физического и морального напряжения. Пишущие люди не без содрогания наблюдали за тем, как «терзали» его знаменитые армейские форварды. А когда звезды решили отправиться на отдых, вратарь обратился за помощью к игрокам «дубля». Тут уж Борис Михайлов не выдержал, закричал:
—       Владик, знай меру! Уходи со льда!
—       Зря гонишь. Для вас же стараюсь, — последовало в ответ.

Можно восхищаться правдивостью этих слов. Сам, быть может, того не подозревая, Третьяк дал меткую и точную характеристику себе. Он никогда не жалел и не жалеет своих сил, труда, энергии для родной команды, для нашего хоккея в целом.

Упорный труд, безусловно, творит чудеса, но следует сразу подчеркнуть, что Третьяк — работай он даже в десять раз больше, чем работает сейчас,— никогда бы не стал Третьяком, если бы природа счастливо не соединила в нем все те особые качества, без которых просто немыслим классный часовой хоккейных ворот. У него великолепное вратарское зрение, а это, может быть, самое главное для этой роли. Без идеального зрения хоккейный вратарь немыслим так же, как классный музыкант без идеального слуха.

Из целого ряда других исключительных качеств, которыми наделен от природы этот выдающийся спортсмен, стоит выделить особо еще одно — его мужество. Мужество истинного бойца.

Собственно, мы уже отмечали: тот, кто выбрал себе роль вратаря в современном хоккее, уже одним этим совершил подвиг. Ведь он прекрасно понимает, что его ждут непрерывные столкновения с чужими форвардами, отчаянные дуэли с твердой шайбой, летящей в тебя со скоростью 160 и более километров в час.

Но даже среди храброго вратарского племени Владислав выделялся своей отвагой. В матче Канада — СССР, проходившем в Виннипеге (серия 1974 года), произошел такой случай. Во втором периоде шайба, с силой брошенная Уолтоном, пробила защитную одежду и врезалась в живот Третьяку. Страшная боль пронзила все тело. На какое-то мгновение исчезло сознание, потом в глазах долго еще сверкали «молнии». Но обо всем, что было, что мучило его, никто не узнал в ту пору. Больше того, через несколько секунд Владислав уже отчаянно бросился в ноги прорывающемуся к его воротам Хендерсону. И только несколько часов спустя, в гостинице, с улыбкой (хотите — принимайте всерьез, хотите — за шутку) сказал ребятам:
—       Думал, все, пришел мне конец...

Узнав об этом случае, журналисты спросили Третьяка, почему он не попросил остановить встречу (ведь вратарь имеет на это право), не обратился к врачу за помощью.
—       Вратарю часто бывает больно. Если каждый раз останавливать игру, игры не будет. А главное,— продолжал он,— если вы хотите играть в хоккей, то про страх надо забыть раз и навсегда. Нельзя бояться шайбы, нельзя бояться соперников, нельзя бояться боли. Только одно должно быть в голове: не пропустить шайбу!

Тут мы подошли еще к одному необычайно важному качеству Владислава Третьяка: его великолепному умению настроиться на матч и психологически полностью отключиться от всего, что не имеет отношения к шайбе. Однажды у знаменитого вратаря спросили, есть ли у него друзья. Он ответил:
—       У меня два друга — Володя Шадрин из «Спартака» и Гена Лапшенков, вратарь Воскресенского «Химика». Особенно много общего у меня с Шадриным. Нам с ним всегда интересно. Когда мы в составе сборной едем куда-нибудь, мы с ним все время вместе.
—       Какой же он тебе друг, если он твой главный противник? Он же спартаковец и всегда мечтает забить тебе гол. А ты за ним следишь на поле, как за соперником.
—       Я на поле никого кроме шайбы не вижу и не знаю,— ответил он сразу. — Не нарочно, а уж так, видно, устроен. Вижу только шайбу. Честное слово. Раз был такой случай. Поймал шайбу и чувствую — кто-то меня толкает. Да так назойливо, настырно. Я в сердцах и двинул его клюшкой.

«Да ты что, Владик?» — слышу. Посмотрел я, будто отрегулировал резкость в телевизоре, а это — Володя Шадрин. Я же знаю, что он умышленно никогда никому худого не сделает, никогда неправильно не поступит. До того мне стыдно стало. — «Извини,— говорю,— Володя, если можешь. Я не прав».
—       Извинил, конечно, — продолжал Третьяк. — Но может такое и опять случиться. Я уж так устроен: если отвлекусь хоть на миг от шайбы, обязательно гол пропущу.

Вот он весь тут, в этих словах. Так и хочется сказать «типичный». Но в том-то и дело, что нетипичный. Скольким из каждой тысячи его сверстников свалилась на плечи такая слава и — не побоимся этих слов! — такая ответственность? За его спиной — ворота лучшего клуба страны и одной из сильнейших команд мира. Получат его товарищи по ЦСКА и сборной золотые медали или нет, зависит не только от него, но от него — в наибольшей степени. И каждое его движение, каждый успех или неудача в фокусе миллионов взглядов — пристальных, строгих, памятливых.

Такое вот бремя, которое не всегда под силу опытному, закаленному человеку, Владислав принял на себя, когда ему исполнилось семнадцать лет. И не с кем было все эти десять лет разделить свою ношу, не было плеча, на которое можно было бы ее переложить хоть на время, чтобы передохнуть и расслабиться.

Нет, это не одиночество некоего супермена, который сам приговорил себя к обитанию в недоступном прочим смертным мире и стоит надо всеми и в стороне от всех. Его человеческие и общественные интересы необычайно широки — об этом еще будет сказано. А исключительность его положения — это от спортивной специальности. Он — вратарь, и добавить тут нечего.

Тут следует вернуться в теперь уже далекий 1972 год. Владислав впервые поехал в качестве основного вратаря сборной на XI зимние Олимпийские игры и блестяще выдержал экзамен. На пресс-конференции журналисты спросили Аркадия Ивановича Чернышева, как он расценивает возможности и будущее этого голкипера. Мудрейший из наших педагогов заметил тогда:
—       Так уж сложилось у нас в хоккее. Незаменимых нападающих в сборной не было никогда, даже во времена Боброва. Защитников тоже. А основной вратарь всегда был один. Следовательно, незаменимый. Сначала Пучков, потом Коноваленко. Теперь вот Третьяк. Но те двое сначала стали мужчинами, а уж затем незаменимыми. А этот еще, по существу, юноша. Ему еще учиться надо, опыта набираться. Для него это как воздух необходимо. Сейчас ему все на свете заменяет вдохновение. Он на поле горит и потому играет. А вечно гореть нельзя.

Сейчас, с дистанции прожитых лет, начинаешь понимать, насколько глубоким было это замечание, каким даром предвидения оно было отмечено, какая в нем чувствовалась забота о Третьяке.

И вот сейчас мы можем с полным основанием сказать, что Третьяк показал нам образец умения распределять свои силы и возможности на дистанции. По сравнению с порой дебюта в творческом отношении в манере поведения на льду он стал заметно скупее. Не для того, чтобы сберечь что-то и скрыть от других на черный день», а чтобы дольше и вернее служить товарищам, команде, советскому хоккею. Обладая этим необыкновенным искусством трансформации, он и сегодня остается единственным и незаменимым.

Становление Владислава Третьяка казалось многим, не знавшим его биографии, едва ли не чудом. Шутка ли сказать, в четырнадцать (!) лет он был принят в основной состав команды мастеров ЦСКА, в семнадцать — стал чемпионом мира, вратарем сборной страны. Но этому «чуду» есть свое объяснение: семья.

Некоторые родители недоумевают: почему их дети вырастают хилыми, лишенными таких качеств, как сила, ловкость, мужество, выносливость? Ответ прост: их физическим воспитанием как следует не занимались, об их развитии не думали всерьез.

У него все получилось по-иному. Владик занялся спортом с самого раннего возраста. Мама, учитель физкультуры в школе, и отец, кадровый военный, офицер Советской Армии, настоятельно требовали этого. В этой семье никогда не баловали детей, а наоборот, воспитывали в духе глубокого уважения к труду, дисциплине, закалке. И что самое главное — родители учили ребят своим личным примером. Мальчишки видели, как их отец ежедневно вставал чуть свет, зимой и летом обливался холодной водой. Потом мама выстраивала всю семью на зарядку. Ее круглогодично проделывали под открытым небом, причем применяемые нагрузки строго дозировались и постепенно повышались. С малых лет Владик (так же как и его старший брат Валерий) научился ходить на лыжах и бегать на коньках, плавать, играть в футбол, прошел через большое увлечение гимнастикой. Отец и мать всячески поощряли стремление детей к спорту, к движению, учили не бояться боли, преодолевать страх.

Все это пригодилось как нельзя кстати, когда десятилетний Владик стал «сдавать экзамены» в хоккейную школу ЦСКА. Он оказался развитым значительно лучше многих своих сверстников, и опытные педагоги прославленного армейского клуба сразу выделили его из числа соискателей хоккейной славы.

И начались для него хоккейные университеты. «Суровое и прекрасное время»,— говорит о нем Владислав Третьяк. Время работы под руководством Анатолия Владимировича Тарасова, когда пришлось испить до дна всю меру его ни с чем не сравнимой требовательности.

А теперь позволю себе вспомнить несколько встреч и бесед, которые в свое время помогли нам лучше увидеть Третьяка и, надеюсь, помогут в этом и читателю.

..,Листок календаря показывал первый день августа 1971 года. Над Москвой, уже третий месяц не знавшей дождей, висел изнуряющий зной. У киосков с газированной водой выстраивались длинные очереди. Люди перебегали на теневые стороны улиц, спасаясь от палящих лучей. А нам... было холодно. Мы сидели во Дворце спорта ЦСКА, ожидая начала очередного занятия армейцев.

Мы сидели у бортиков, тронутых инеем, а за ними сверкал лед. Его ослепительная поверхность была испещрена многочисленными черными пятнами — это дежурный заранее рассыпал на площадке полтора десятка шайб. А ровно в десять утра, как и было предусмотрено расписанием, на поле вышла команда. Впереди широким, уверенным накатом передвигался Владислав Третьяк.

Начался обычный трудовой день. Обычная тренировка. Первые ее двадцать минут были посвящены тому, что мы называем разминкой. Но уже здесь мы увидели много нового. Ребята скользили по льду, приседали, совершали такие головокружительные прыжки, что, право, им могли позавидовать цирковые акробаты, и при этом... отрабатывали основные технические приемы. И чем сложнее были прыжки, замысловатее движения, тем все строже, непримиримее звучал голос творческого руководителя команды — заслуженного мастера спорта и заслуженного тренера СССР Анатолия Владимировича Тарасова: — «Не вздумайте потерять точность и равновесие...»,— «Повернитесь в прыжке на сто восемьдесят градусов, стремясь не потерять ориентировку».

Новое упражнение: игра один на один. Александр Рагулин против Виктора Кузькина, Анатолий Фирсов против Валерия Харламова, Борис Михайлов против Владимира Петрова... Старые и недавние спортивные друзья превращаются на время в ожесточенных соперников, с яростью борются за шайбу. И снова под сводами Дворца звучит настойчивый, требовательный голос Тарасова: «Смелее вперед...», Мощнее броски по воротам», «Не давайте отдыха Третьяку!»

И стучат, стучат клюшки, вскипает под ногами лед, борьба идет такая ожесточенная, какую не всегда увидишь и в настоящем матче. Что ж, армейцам хорошо известно старое суворовское правило: «Тяжело в учении — легко в бою».

И, словно желая подтвердить верность этому принципу, тренер создает ситуацию, которая в настоящей игре очень редко возникает на площадке. Пары разбиваются на обороняющихся и нападающих. У нападающего — клюшка, его задача — пройти к воротам и открыть счет. Его визави — без клюшки. Он должен встретить атакующего корпусом, искусной игрой тела перекрыть ему путь к воротам.

Начали! Пара сменяет пару, на Третьяка накатывается волна за волной, то и дело у ворот завязываются отчаянные поединки — с падениями, ударами, непримиримыми столкновениями, а над безмолвными трибунами несется неумолимый голос:
«У атакующего нет характера! Действуйте смелей!», «Владик, плохо! Эту шайбу ты не имел права пропускать...», «Гена, все сделал отлично, а концовка не получилась».

Я специально подчеркиваю, что Тарасов все время, чем бы ни занимались игроки, называл имена. Его указания не безлики, они носили вполне конкретный характер: жестоко били того, кто действовал трусливо или с ленцой, поощряли смельчака, выделяли каждый удачный прием, каждый правильный шаг. Это заставляло ребят быть все время в напряжении, действовать с полной отдачей сил, правильно оценивать ошибки и удачи.

Меняются пары. Борис Михайлов атакует Владимира Петрова. Атака успешна, гол кажется неминуемым, но в последнюю секунду ворота спасены отчаянно-смелым броском Третьяка в ноги прорвавшемуся форварду. Спасены непростой ценой: на льду, в строго очерченном квадрате площади ворот, алеют капельки крови. Но никто не обращает на них особого внимания: хоккей — игра мужественных людей.

Словно желая лишний, раз подчеркнуть это, Анатолий Владимирович требует:
—       На льду у ворот остаются Харламов и Фирсов. Один из нападающих бросает по воротам Третьяка шайбу, а другой в это время толкает вратаря, бьет его, решительно мешает ему.
—       Это что, шутка? — совершенно серьезно спросил Фирсов.
—       Как это мы будем нашего Владика бить и толкать? — поддакнул Харламов.
—       Вы что, голубчики?! Кисейных барышень решили изображать? Жалеть парня? А кто его в настоящей игре пожалеет? Кто с ним будет нянчиться в решающих матчах Олимпиады? Чехи? Или, может быть, шведы, канадцы, финны?!

После такой взбучки знаменитые форварды принялись за дело всерьез. Да так, что Владик стал на них злиться, несколько раз даже замахивался клюшкой. И сейчас же гремел голос Тарасова:
—       Ах, вам больно, молодой человек? Тогда играйте в куклы, а не в хоккей.

Отходил он быстро. И уже совсем другим, отеческим тоном говорил Третьяку:
—       Запомни, тебе не должно быть страшно и больно. Забудь это слово — «больно». Радуйся каждой сложной ситуации, радуйся каждой тренировке. Понимаешь, радуйся!

Вот в какой обстановке шло воспитание Владислава Третьяка. Кажется, не было испытания, через которое бы он не прошел. Доводилось видеть, как, надев перчатки по всем правилам, он боксировал по три раунда против кого-нибудь из своих товарищей по команде. Прыгал в воду с десятиметровой вышки. Бегал по сугробам, по пояс утопая в вязком снегу. Обливаясь потом, поднимал штангу, как заправский тяжелоатлет...

Мудрено ли, что при такой системе он бурно прогрессировал. И уже весной 1972 года обладал всеми возможными в спорте званиями и титулами: чемпион СССР, Европы, мира, олимпийских игр, заслуженный мастер... После матчей с канадскими профессионалами он стал знаменитым не только в своей стране, но и во всем мире.

А ведь ему тогда едва исполнилось двадцать лет. Он ничуть не устал — даже отвечать на вопросы журналистов. Когда я позвонил ему в январе 1973 года и попросил о встрече, он согласился охотно, мне даже показалось — с удовольствием.

Позволю себе привести отрывки из нашей беседы, опубликованной в свое время. Извлекаю ее на свет потому, что она дает нам возможность увидеть Владислава в «натуре» в один из самых ярких и интересных моментов его жизни. Причем во время нашей беседы я пытался своими вопросами поставить перед своим юным собеседником какие-то дилеммы. Я нарочно выбирал позицию скептика. И вот как протекал наш разговор:
—       Хоккейными вратарями обычно становятся неудачники. Кто плохо катается на коньках, того и ставят в ворота. Есть ли этот момент в твоей спортивной судьбе?
—       Нет. На коньках я катался лучше всех в группе. Но с раннего детства мечтал быть вратарем и больше нигде, никогда играть не пробовал. Я знал, что буду вратарем.
—       И не разочаровался?
—       Не разочаровался и никогда не разочаруюсь. Лучшей доли в спорте быть не может.
—       И ты уверен, что этот выбор окончательный?
—       Конечно. Трудности меня не пугают. Наоборот, я хочу проверить себя в еще более суровых испытаниях, чем те, что уже выпадали на мою долю. Знаете, больше всего мне нравится играть с сильными соперниками.
G тех пор прошло немало лет. Владиславу Третьяку довелось выступать против самых сильных соперников, каких только можно придумать в этом большом спортивном мире. Он участвовал во всех главных сражениях против канадских профессионалов. О нем тогда много писала пресса Соединенных Штатов Америки и Канады. Из одних ее откликов можно было бы, вероятно, составить несколько увесистых книг. Но я позволю себе процитировать лишь двух авторов. Один из них — Кен Драйден, человек, защищавший ворота сборной Канады в суперсерии 1972 года, первой из всех. Он писал в своей книге «Хоккей на высшем уровне»:
«Трудно не удивляться тому, что с нами проделывает Третьяк. Похоже, что о нем мы думаем и говорим больше, чем о каком-либо другом советском хоккеисте».

Думаю, что Кену Драйдену не очень-то нужно было поднимать на щит славы своего русского коллегу. И если он это все-таки сделал, значит, был полностью убежден в спортивной исключительности голкипера сборной СССР.

А вот несколько слов из статьи уже упоминавшегося мною Жака Планта. В конце 1978 года он писал: «Отдавая дань многим русским хоккеистам, я все же решительно ставлю на первое место среди них Владислава Третьяка — лучшего вратаря семидесятых годов в мире».

Думаю, что два приведенных мною высказывания достаточно свидетельствуют о том, какова истинная цена Третьяка на мировом хоккейном рынке.

Мужество, безупречная техника, необыкновенная реакция, умение точно разгадать ход атаки, блестящая физическая и, что особенно важно, психологическая подготовка — вот то, что превращает игру вратаря в подлинное искусство.

Все, что было сказано выше, относится к характеристике яркой индивидуальности, самобытности Третьяка. Один из разделов этой главы назван «Яшин нашего хоккея». Нет ли здесь противоречия? Думаю, нет. Лев Яшин не просто великолепный вратарь. Он — олицетворение всего лучшего, чего достиг советский футбол. А Третьяк? Что для нас значит он? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, не обойтись без ретроспективы.

Всего тридцать пять лет назад советские хоккеисты «сели» за парты». Вряд ли стоит подробно останавливаться на том, что происходит сейчас, — об этом знает каждый.

И все-таки, что же представляет собой сегодня советский хоккей? Он стал нашей национальной игрой и национальной гордостью. Неизменные победы на чемпионатах мира и олимпийских играх. Блестящий выигрыш «Кубка вызова» у сборной Канады в начале 1979 года. Блестящее покорение всех возможных вершин. Советские хоккеисты не просто победители — сегодня они абсолютные чемпионы. И Владислав Третьяк — заслуженный мастер спорта, офицер Советской Армии, член ЦК ВЛКСМ, коммунист — один из тех, кто олицетворяет эту высшую степень нашего совершенства, нашей устремленности в будущее, нашей отваги.

Когда-то я спросил его, почему он выбрал себе номер 20. Ответ был пространным, но существо заключалось в следующем:
— Я пришел в большой хоккей, когда лучшим нашим голкипером был Виктор Коноваленко. Под номером 20 он многие годы славно защищал ворота сборной. И он, этот номер, выбран мною отнюдь не случайно.

Да, Владислав Третьяк прекрасно понимает великую силу преемственности. Он вобрал, впитал в себя все самое лучшее, самое яркое, что пронесли, как эстафету, Харий Меллупс и Григорий Мкртчян, Николай Пучков и Виктор Коноваленко, Виктор Зингер. Владислав Третьяк стал не просто блестящим вратарем — он воплотил в себе эталон мастерства, преданности спорту и высокой гражданственности. Мы уже приводили высказывания о нем Жака Планта и других звезд канадского профессионального хоккея. На московском чемпионате мира 1979 года журналисты спросили мнение о нем у знаменитого канадского тренера патера Дейва Бауэра, хорошо известного у нас в стране, любящего и знающего хоккей. Он ответил:
—       Владислав Третьяк — это сверкающая вершина того недосягаемого для других «пятнадцатитысячника», имя которому — советский хоккей.

Владислав Третьяк, добавим мы, голкипер номер один нашего хоккея, а по существу — голкипер номер один в мировом масштабе. Он заслужил право быть названным так всем комплексом соревнований, в которых участвовал и побеждал со своей командой, всеми своими титулами и наградами, авторитетом общественного признания, а главное — своим непревзойденным мастерством, своей высшей спортивностью.
—       Даже страшно подумать о том, что будет, когда Третьяк оставит лед, — сказал как-то один мой коллега-журналист.

И мы искренне желаем Владиславу еще долго-долго радовать нас своим великолепным искусством.

* * *
Вот, собственно, мы и подошли к логическому концу. Но прежде, чем поставить точку, воздадим еще раз должное отважному племени вратарей.

Хоккей — суровая игра. И в первую очередь она беспощадна к вратарям.

Вратари есть в футболе, гандболе, водном поло, хоккее с мячом, мотоболе, хоккее на траве. Все они выполняют по-своему сложные и ответственные роли, но ни одна из них не может сравниться по своему коэффициенту опасности и ответственности с ролью хоккейного вратаря. Бывший вратарь сборной Чехословакии Ладислав Горский подсчитал, что футбольный голкипер вступает в игру в среднем 10—15 раз за матч, а хоккейный — более 40 раз! О характере самих действий и говорить нечего.
—       Я преклоняюсь перед мужеством хоккейных вратарей, — заявил однажды заслуженный мастер спорта Лев Яшин.
| И миллионы людей присоединяются к этой восторженной оценке. Сегодня мы без всякой боязни можем смотреть в будущее. Традиции нашего хоккея, его история убеждают нас в том, что уже создана, существует, утвердила себя в мировом масштабе советская школа вратарей, и она уже никогда не оставит нас без «продукции высшего качества».

Прекрасным подтверждением этому явилось выступление 23-летнего Володи Мышкина. Сначала в составе своего родного клуба «Крылья Советов», а затем и сборной страны он удивил нас и... миллионы канадцев своим окрепшим Мастерством, своей стойкостью и силой духа. После третьего, заключительного, матча на «Кубок вызова» в знаменитом «Мэдисон сквер гарден» капитан сборной Канады Бобби Кларк, подавив горечь от невиданного доселе поражения со счетом 0:6, нашел в себе мужество пошутить:
—       Мы еще должны благодарить судьбу, что русские с первого матча не поставили в ворота маленького блондина Мышкина.

Шутка шуткой, но ведь недаром говорят, что в каждой шутке есть доля правды.

Однажды Володю спросили, каково ему было выступать против прославленных заокеанских бомбардиров.
—       Это ничего, — ответил он. — Очень страшно играть после Третьяка и вместо Третьяка — вот в чем главное. — Он подумал немного и добавил: — Зато честь какая. Шутка ли быть у него напарником! Но кому-то ведь надо решиться на это!

Да, кому-то надо. И они обязательно найдутся — люди, которые понесут эстафету славы советских хоккейных вратарей.