Управляющее бревно или мешок импульсов?

Один тренер утверждал:
—       Саночник должен лежать на санях, как бревно.

А другой возражал:
—       Нет, как мешок!

Эти образные сравнения возникли не ради красного словца. И вот почему.

Бревно или мешок? Разница между этими двумя предметами даже на первый взгляд принципиальная.

Бревно — тело твердое, не изменяющее своей формы, как его ни толкай, как его ни верти. Если напрячь все мышцы и вытянуться, можно, наверное, ему уподобиться. Но как при этом не скатиться с саней, которые скорость безжалостно бросает с виража на вираж? Если и уподобляться бревну, то бревну, способному управлять каждой своей клеточкой, держа при этом их в напряжении.

Мешок — обтекает каждой крупицей своего содержимого поверхность, на которую его водрузили. Возможностей сцепиться с этой поверхностью у него, при его мягкости, куда больше, чем у твердого бревна. Так, может быть, если придать своему телу гибкость и эластичность, использовать малейшую зацепку, легче будет удержаться на ускользающих санках? Но саночник не может позволить себе мешкообразно расслабляться.

Нехитрые и не очень-то лестные сравнения отражают принципиально разный подход к технике гонщика. Сравнение с бревном предполагает пассивное сопротивление силам, которые во что бы то ни стало стремятся сбросить саночника наземь или на лед. Практика «мешка», пожалуй, изворотливее, она предполагает умение ощущать, какую мышцу напрячь в каждый данный момент, какую расслабить. Впрочем, «напрячь» — это уже от «бревна».

Так, может быть, точнее было бы сказать, что саночнику приходится сочетать в себе качества и того и другого предмета?

Виртуозность в чередовании мышечных напряжений составляет техническую суть спортивного мастерства. Но разве работать приходится только мышцам? Достаточно раскрыть школьный учебник по анатомии и физиологии человека на главе об учении Павлова, чтобы припомнить, какими нитями связаны между собой нервные импульсы и сокращения мышц, что такое условные и безусловные рефлексы...

Человек с младенческих лет постигает на жестоком жизненном опыте: дотронулся до горячей плиты — отдерни палец. Это движение продиктовано безусловным рефлексом, в основе которого лежит инстинкт. Тот же великий инстинкт самосохранения заставляет человека, поскользнувшегося на улице, подставлять руку, а неумелого наездника хвататься за гриву коня... Инстинкту учиться не надо, он пришел к нам от дальних предков, еще не знавших, что такое спорт — великое изобретение человечества, ощутившего свое могущество в той степени, когда становится возможным жизненный навык сделать игрой. Но в спорте часто приходится подавлять доставшийся от предков инстинкт, заменяя его сложным рефлексом — умением контролировать себя и совершать рациональное движение все в те же краткие мгновения импульса.

Готовя парашютиста к прыжку, тренер предлагает: «Упади лицом в сугроб... Э, нет! Без рук. Руки по швам». Это упражнение самое простое — только на отрицание. В воздухе в мгновение свободного падения, когда руками ни обо что не обопрешься, парашютисту потребуется еще и комплекс положительных действий. Учат падать хоккеиста — иначе сколько было бы после каждой игры поломанных костей! Учат гимнаста прогнуться ласточкой, когда хотелось бы сжаться в комочек. Так движение неинстинктивное и поэтому, казалось бы, неестественное становится великолепным мастерством, которым мы любуемся и восхищаемся. Потому что это тоже сущность спорта, игры, демонстрирующей могущество человека над силой и ловкостью, данными ему природой.

Санный спорт в этом смысле, быть может, не менее сложен, чем парашютизм и гимнастика. Сочетая риск полета и тончайшее владение каждым мускулом, он требует жесткого контроля и сложнейших навыков взамен первозданных инстинктов самосохранения.

Может быть, сани и пришли на олимпийскую арену в середине XX века, а не на несколько десятилетий раньше именно потому, что в это время человечество стало задумываться над тем, как совладать с этим сложным современным миром, который заставляет нас постоянно опешить и при этом в спешке не допускать ошибок, то есть реагировать на окружающую жизнь все точнее и быстрее. Словом, если и сравнивать саночника с мешком или бревном, то с бревном, обладающим способностью к самоуправлению, или с  мешком особым — полным мгновенных и тонких реакций, импульсов, пронизывающих каждую клеточку мышц и нервных волокон.

Эти импульсы должны быть коротки, как электрические искры. Судите сами. Пусть не со стокилометровой скоростью, а всего лишь со скоростью семьдесят километров в час мчатся сани по ледяному желобу. Перед гонщиком вираж — радиусом метров в пятнадцать. Сани пролетят его всего за две секунды — частица времени, которую в обыденной жизни и не заметишь. Но саночнику эти две секунды предстоит как бы рассмотреть под микроскопом, растянуть до масштаба, в котором неторопливая старушка переходит оживленную улицу.

Умение проходить виражи — самое главное в технике санного спорта.

Для саночника каждый двухсекундный вираж делится на три части, на три особых действия: вход в вираж, преодоление его центральной части и выход из виража. Каждый из этих моментов по времени составляет всего пять-шесть десятых долей секунды. За это время требуется найти несколько очень ответственных решений. И не только найти, но и выполнить. Метра за два до входа в вираж нужно принять подготовительные меры. Иначе нельзя. Ведь где-то на стене виража начертана та идеальная кривая, что ведет спортсмена к победе. Ее нужно угадать, на нее попасть.

Но тут мгновению не скажешь «остановись», каким бы прекрасным оно ни показалось. Тут, если за это мгновение не выполнишь точно всего, что нужно, горько потом пожалеешь. Стоит саночнику зазеваться, как центробежная сила занесет его так высоко, что желанная кривая траектории останется где-то внизу и путь станет на несколько метров длиннее и, значит, дольше на несколько десятых секунды, а потом еще удлинится, потому что из-за одной ошибки всегда возникает другая, и скорость в конце концов упадет, и инерция в конце концов кончится...

Вот какая мрачная перспектива рисуется саночнику, допустившему ничтожную оплошность!

Но предположим, вираж пройден правильно. Все неприметные для глаза неискушенного, но отлично видные тренеру манипуляции произведены как нельзя лучше, точно вовремя. Что же делать дальше? Лежать в в санях, блаженствовать, упиваясь скоростью, в ожидании грядущего финиша? Как бы не так! На трассе еще как минимум десять виражей. И среди них нет одинаковых, все они отличаются радиусами, крутизной стенок и последовательностью участков маршрута. Каждый вираж — маленькая задача, которую приходится решать немедленно.

Казалось бы, сани — сугубо индивидуальный вид спорта, тут каждый сам за себя, в крайнем случае за двоих, если речь идет о парных гонках. Но вот о каком случае рассказал однажды журналистам Томас Келлер.

«Никто не побеждает без других». Когда я читаю эти слова, написанные крупными буквами над входом в наш спортивный клуб, я вспоминаю историю своей победы на чемпионате мира в Кринице в 1962 году. Эта история свидетельствует об истинном духе коллективизма нашего спорта.

После первых двух заездов я не был в числе лидеров. А в третьем заезде польский гонщик Ежи Войнар показал фантастическое время, опередив всех на три десятые секунды. Шансов у меня оставалось немного. А тут еще один итальянец перед большой кривой, на которой скорость доходит до 140 километров в час, затормозил так, что снег посыпался на трассу. Мой товарищ по команде.

Петер Вейс, который шел за итальянцем (за Петером была моя очередь), заметил это. Проходя засыпанное снегом место, он нарочно спустил ноги с полозьев, чтобы отбросить снег с трассы.
—       Что с тобой случилось? Почему, так здорово начав, ты показал такое паршивое время? — спрашивали Петера на финише тренеры.
—       Я должен был отбросить снег с трассы,— ответил мой товарищ.— Итальянец слишком рьяно тормознул пяткой, а за мной шел Томас, у которого еще был шанс на победу, он должен был стать чемпионом мира!

Спортсменам часто задают вопрос: «Почему вы выбрали именно этот вид спорта?» Те, у кого припасена на этот случай занятная байка, выкладывают ее к великой радости журналистов. Но чаще всего ответ бывает или однозначным, или слишком неопределенным: «Понравился мне баскетбол (или хоккей)», «Хотел стать сильным» (если речь о штанге), «В горах испытываешь совершенно особые чувства» (как вы, наверное, догадываетесь, это философствует альпинист)... А вот саночники конкретны и единодушны: «Скорость!» Прелесть скорости и связанное с этим ощущение риска — вот что привлекает их в спусках по ледяной трассе.

Но скоростью живут и мотогонщики, и горнолыжники, и конькобежцы... Свист ветра в ушах всем им знаком. И все-таки очень многие, как мы уже знаем, пересаживаются с мотоцикла в сани. Очевидно, у «безмоторной скорости» прелесть совершенно особая. Одно дело— власть над мотором, но совсем другое, когда власть над скоростью рождается от мышечного усилия.

О саночнице из ГДР, Ортрун Эндерлейн, говорят, что она являет собою тип современной девушки — спортсменки: женственной, но в достаточной степени атлетичной, всегда веселой и компанейской и в то же время мужественной, «мужественной и еще раз мужественной», даже подчеркивают немецкие журналисты. Когда после победы на Олимпиаде в Инсбруке Ортрун задали банальный вопрос, за что она любит санный спорт, гонщица ответила так: «Конечно, не только санки могут подарить человеку прелесть скорости. Мой брат Клаус — мотогонщик, я знаю, что это тоже прекрасный спорт. Но б спуске на санях есть множество неповторимых моментов, когда ощущаешь свое могущество, власть над скоростью, слитность со снарядом, как ни в одном другом скоростном виде спорта. Эти мгновенья дарят человеку огромную радость».

Среди наших дебютантов на Кубке Митропы был московский парнишка, электротехник Володя Шитов. По молодости лет выступал он среди юниоров. Так же как и другие наши ребята, он впервые увидел трассу, где скорости превышали сто километров. До этого он катался только в Ленинграде и Риге, где завоевал первое место среди сильнейших.
— Надо было видеть Володю, когда он впервые прошел Обервизентальскую трассу! — вспоминает тренер Людмила Григорьевна Должанская. Кстати, он был, пожалуй, единственным из наших ребят, кто продемонстрировал в тот раз правильную технику спуска. Я поняла тогда, что Володя, физически развитый, здоровый юноша, до этого никаким видом спорта всерьез не увлекавшийся, в санках действительно нашел себя. Теперь только исключительные обстоятельства могут заставить его с санями расстаться. Глядя на него в Обервизентале, я думала: вот человек, который сейчас по-настоящему счастлив. Что из того, что место он занял где-то в конце второго десятка гонщиков. Хоть, может, и надеялся в глубине души на чудо.

Впрочем, зачем ехать так далеко, чтобы заглянуть в лицо гонщику, удачно закончившему дистанцию. В равной степени и новичком и мастером — каждым владеет чувство примерно одинаковое.

Как парашютист в затяжном прыжке, саночник отпущенную ему до приземления минуту переживает в огромном напряжении физических и душевных сил. Нередко видишь, как спортсмен поднимается на финише с саней будто еще не совсем вернувшимся из другого, недоступного нам мира. По его отсутствующему взгляду понимаешь, что он еще весь во власти этих растянутых до небывалой величины мгновений и лишь постепенно, медленно возвращается к окружающему. И вот он опять шагает к старту с санками на спине, в эти минуты никто его не тревожит, и можно пережить заново весь спуск и подготовиться к следующему. Саночникам нужен этот неторопливый подъем как разрядка и как творческое сосредоточение перед следующей минутой жизни в небывалой ее полноте.