Не уступать ни в чем!

Но уже на третий день я почувствовала такую тоску по залу, что хоть волком вой. А гордость не позволяла идти на примирение. И тогда, в школе, на переменке между уроками, я так небрежно сказала Кате: «А ты знаешь, я в балет ухожу, в балетное училище. Меня туда давно зовут».

Катя округлила глаза и потеряла дар речи. Она не могла понять, как это можно вот так сразу бросить гимнастику.

В тот же день вечером Катя на тренировке выпалила Байдину:
—       Нелли в балет уходит!

Много лет спустя Владимир Борисович рассказал мне о своих чувствах и переживаниях. Вернее, даже не мне, а журналисту, который готовил о нас очерк, а разговаривали «за жизнь» мы втроем. Тогда я узнала, что Байдин в ту ночь не спал, терзал себя за вырвавшуюся грубость, однако не знал, как ему ученицу вернуть. Характер не позволял самому искать пути к миру.

А услышал насчет балета, так загорелся, словно порох, в одно мгновение:
—       Туда ей и дорога! Пусть идет, так ее там и ждали, из нее такая же балерина, как из меня солист Большого театра!..

Прошла неделя, и я уже была на грани отчаяния от тоски — по залу, по подружкам, по запаху магнезии, по скрипу жердей, по Байдину, наконец. Теперь он мне казался самым дорогим человеком на земле.

Я не выдержала и начала расспрашивать Катю — ну как идут занятия в спортшколе, что новенького разучили? А у самой на глазах слезы.
—       Знаешь, Катя, я бы вернулась, но ведь он меня выгнал. А как мне без гимнастики?

И опять подруга меня выручила.

Вечером на тренировке Катя тихо сказала Байдину:
—       Нелли хочет тренироваться, но боится — вы же ее выгнали.
—       Кто ее выгонял? — вдруг обрадовался Владимир Борисович. — Она же сама убежала. Если Нелли очень хочет вернуться, так пусть возвращается, что за вопрос.

Услышав эти слова от Кати, я чуть не закричала: «Ура!» А может, и закричала, сейчас не помню точно. Но рада была необыкновенно.

Примчалась к спортшколе как на крыльях, но в зал вошла степенно (ах эта ужасная гордость!). Поздоровалась и невинно спросила: «Можно потренироваться?»

Байдин не стал читать никаких нотаций (видно, и сам был счастлив, что «война» закончилась) и просто сказал: «Можно».

А я сразу почувствовала, что пропуск в занятиях сказался. Тело не слушалось, мышцы одеревенели...

Если честно сказать, то похожих конфликтов было у нас с Байдиным великое множество. А у кого из спортсменов их не было? Жизнь есть жизнь, и человек со слабым характером быстро теряет веру в себя, в свое дело, смиряется с обстоятельствами и не доходит до цели.

Теперь я понимаю, что в этих конфликтах заключена великая педагогика спорта. Байдин был молодым тренером и рос как специалист, как личность. Он ведь тоже «перевоспитывался», старался быть более сдержанным, чутким.

...У нас была цель — попасть в сборную команду Советского Союза. И когда весной 1973 года мне сказали, что я буду выступать на встрече СССР — Япония в Ленинграде, я поняла, что детство, мое гимнастическое детство — кончилось.

Начался новый этап моей гимнастической биографии...