Бредфорд рядом
В октябре 1959 года я впервые принимаю участие в чемпионате мира.
Варшава. Осенний городской пейзаж. Ветер гонит по улицам опавшие листья. Вокруг—блеклые, безжизненные краски. Небо подернуто пеленою серых туч, оттуда часто и подолгу накрапывает мелкий надоедливый дождик. В городе еще не исчезли следы войны. Здесь каждый клочок земли обильно полит горячей человеческой кровью. Нет, в Варшаве нельзя выступить плохо, и мысль об этом наполняет меня лихорадочной дрожью. А я один. Сейчас все товарищи — на соревнованиях, пришел и их черед, мне же на старт еще через несколько дней. Томительное ожидание! Возьмешь в руки книгу, а потом спохватишься и видишь: ничего из прочитанного не понял, мои мысли незаметно унеслись в зал, густо завешенный иностранными флагами, до отказа заполненный тысячами зрителей. Ярким пятном в полумраке выделяется возвышение, на котором установлен помост, и сверкающая в лучах прожекторов штанга. Нет, так не годится! Встряхиваешься, отбрасываешь книгу, идешь куда глаза глядят, а мысли опять незаметно обращаются к соревнованиям. И, как мысленно ни упираешься, все равно идешь в зал «Гвардия», где проходят соревнования. Знаешь, тебе идти не следует: слишком велик спортивный азарт, а нервы надо беречь для решающего часа... Успокаиваешь себя: «Только узнаю, как там дела, и уйду». Но куда там!
На соревнованиях в Варшаве я впервые столкнулся с американским негром Джимом Бредфордом. Много повидал на своем веку Джим. Он выступал на первенстве мира в Стокгольме вместе со своим знаменитым товарищем по команде десятикратным чемпионом мира негром Дэвисом. Тогда они вместе боролись против канадца Дага Хэпбурна. Потом Пауль Андерсон заменил его на помосте. Шло время. Увенчанный олимпийскими лаврами, ушел в профессиональный спорт делать деньги Андерсон. У Джима опять появились надежды. И вот я впервые увидел его в Варшаве.
Огромная физическая сила, большой собственный вес (133 килограмма), богатый опыт международных встреч, а самое главное, хорошие бойцовские качества делали этого негра грозным противником. И вот после жима я проиграл Бредфорду десять килограммов! (Мой результат — 160 килограммов, Бредфорда — 170.) Это неожиданность! На тренировках мы были равны. Обрадованные американцы радостно засуетились вокруг своего товарища. Победоносно поглядывал в мою сторону долговязый Боб Гофман — босс американского тяжелоатлетического спорта. Корреспонденты и фоторепортеры, дотоле тесным кольцом окружавшие меня, дружно отхлынули в другую сторону и плотно сомкнулись вокруг Джима.
В рывке я отыграл 2,5 килограмма и установил новый мировой рекорд — 153 килограмма, но у Джима еще в запасе 7,5 килограмма. Это много, очень много, а у нас остается одно лишь движение — толчок, всего три попытки. Атмосфера в зале накаляется. Везде кипят ожесточенные споры. Все внимание приковано сейчас к нам двоим, а я, естественно, не спускаю глаз с одного Бредфорда, Он могуч, его черное тело, обтянутое белым трико с полосатой национальной эмблемой на груди, поражает крутыми буграми необъятных мышц. Он уверен в себе, нетороплив. Часто и добродушно улыбается, а когда его сильные руки берутся за гриф, в притихшем зале гулко разносится его низкий рокочущий бас. Это нравится публике, она восторженно гудит в ответ...
Да, борьба была равная, и только значительное преимущество в толчке принесло мне победу. Толкнув 192,5 килограмма, я завоевал первенство мира. И вот мы — на пьедестале почета, справа, немного ниже,— Джим Бредфорд, слева — болгарин Иван Веселинов, а я почти не испытывал чувства радости: превысило чувство безмерной усталости, большого нервного утомления. Так и осталась в моей памяти воспоминанием об этой встрече усталость... усталость... усталость... А впереди — Рим.
Что нужно сделать, готовясь к Олимпийским играм? Поднять в толчке 200 килограммов. Уже в Варшаве я попытался добиться этого и, осмелев, в третьем зачетном подходе поднял этот огромный вес на грудь. Но с груди поднять штангу я не смог. И вот, вернувшись домой, я продолжал свои поиски на помосте. В долгие зимние тренировки меня постоянно преследовало одно желание — первым поднять 200 килограммов.
Вместе с тренером, С. П. Богдасаровым, мы упорно готовились к воплощению этой мечты в жизнь. И вдруг в газетах появилось сообщение о том, что американец Дэйв Ашман на каком-то малозначительном соревновании одолел этот вес.
Как огорчило нас это известие! Ведь 200 килограммов — знаменательный рубеж в истории развития тяжелой атлетики, и этот рубеж перешагнул не я, а штангист США.
В мае нынешнего года в составе советской команды я поехал в Милан, на чемпионат Европы. Сколько надежд возлагали мы с Богдасаровым на эти крупнейшие международное соревнования. Но в Италии нас ждали тяжелые Испытания. Явно переоценив свои возможности, выступив самоуверенно, я постепенно потерял контроль над собой и в результате поднял в толчке до смешного малый вес — 185 килограммов, да и то на третьем, последнем, подходе.
Ночь после этого соревнования надолго запомнится мне. На душе было очень скверно. Мне казалось, что я навсегда опозорен в глазах всех своих друзей, товарищей по спорту. Мне становилось жарко от стыда, когда я вспоминал свое выступление... Долго и мучительно размышлял я тогда, пытаясь понять происшедшее. Взволнованное воображение не могло сделать правильные выводы, они пришли позже, когда я успокоился. Всегда и везде выступать в полную силу, в каждом сопернике видеть грозную силу и никогда не шутить с «железом»— вот что стало после Милана моим девизом.
Эта сокрушительная неудача настолько обескуражила меня, что я почти потерял веру в себя и провел оставшийся до первенства СССР месяц в нервных, полных беспокойств тренировках. Я искал себя, очень часто поднимал предельный вес, но чувство уверенности в свои силы все не возвращалось. Прошло много дней, пока мои труды были вознаграждены. На чемпионате победа была одержана, да еще какая! Результаты хороши во всех трех движениях. А я радовался не только за себя, но и за моего тренера С. П. Богдасарова. Наши тренировочные планы, которые были подвергнуты после Милана уничтожающей критике, теперь снова были признаны целесообразными. Нам никто больше не мешал, не навязывал своих взглядов, не докучал туманной и путаной критикой. Мы были предоставлены самим себе — и работа закипела!