Рим второй
...Сейчас все будет кончено. Трудная борьба идет к концу. Пожалуй, уже ничто не может помешать золотому финишу. Остались вольные упражнения. Вольные упражнения по произвольной программе. Это не очень страшно. В вольных она всегда была сильна. Еще какие-то две минуты, и все будет кончено. Хорошо будет кончено. Кажется, так...
Всего через две минуты. Однако какими трудными бывают порой минуты, какими емкими! Есть минуты, которые мелькают, как один миг, как полет звезды. Есть и другие — минуты длиною в годы. Минуты, к которым готовишься порой всю жизнь. И хотя в каждой из них всего по шестьдесят секунд — до смешного коротких шестьдесят секунд,— эти минуты вмещают и школьные годы, и учебу в вузе, и многолетние тренировки, и мечту, не знающую предела.
И кому же не ясно, что такие минуты мгновенно меняют свой удельный вес, они становятся тяжелее гор, они давят человека и при одном лишь его неосторожном движении, при одной оплошности расправляются с ним, как со щепкой.
Всю предыдущую жизнь вкладывает человек в эти две решающие минуты, отделяющие его от заветного финиша.
Всю волю, всю страсть, все умение — всего себя, чтобы довести изнурительную борьбу до логического конца. И если бы человек на пороге решающего шага оставался один на один с собой, ему, конечно, было бы легче справиться с поставленной задачей. Но вся трудность заключается в том, что рядом, на скамейке участников соревнований, еще пытается унять слезы познавшая неудачу подруга, что много тысяч глаз неотступно следуют за тобой с трибун, что где-то совсем близко в тревоге замирает сердце твоего тренера и Друга, что за тысячи километров отсюда прильнула к уху радиоприемника мать и с дочерью на руках замер на диване муж, боясь пропустить тот миг, когда хрипящий и свистящий эфир выплеснет одно желанное слово — имя жены. Каким по счету оно будет?..
Трудно потому, что за каждым твоим движением следят товарищи. Они вместе с тобой прибыли в эту знойную страну для того, чтобы еще раз утвердить на новой вершине победоносное знамя советского спорта, и теперь с лихорадочным нетерпением ждут твоего выступления — выдюжишь или нет, принесешь заветное олимпийское золото или не осилишь его.
Не подведи же!
Мысли роем вьются в голове Ларисы на пороге двух решающих минут. Она немного бледнее обычного. Губы решительно сжаты. Но в тот миг, когда Латынина выходит на гимнастический помост, вписанный в экзотический рельеф древнеримских терм, в тот миг, когда она замирает перед началом комбинации, когда тысячи людей, понимающих всю важность этих последних минут для спортсменки, замирают на своих местах и, кажется, перестают дышать, в тот миг, когда на ее лбу, под веселыми кудряшками неожиданно высыпают росинки холодного пота,-— губы спортсменки едва заметно разжимаются и складываются в детски ласковую, беспечную, легкую, как майский ветерок, улыбку.
Невозможно устоять перед ее очарованием, невозможно не поверить в ее непринужденность, невозможно не согласиться с ее самоутверждением. На трибунах, вероятно, есть люди, которые вторично видят в Риме советскую гимнастку Ларису Латынину. И, вероятно, они думают: неужели это она, та самая неудачливая девчушка! Кажется, тогда ее звали...
Да-да, друзья! Это та самая девушка. Тогда ее звали Дирий, Лора Дирий. Она — вторично в Риме. В первый раз вы ее видели, когда ей минуло лишь девятнадцать лет...