Впервые в шхерах

Санкт-Петербургский речной яхт-клуб, устав которого был утвержден еще в 1860 году, размещался на Крестовском острове. На мачте клуба с началом навигации поднимался его флаг с голубым якорем и тремя звездами на белом поле, там находилась и верфь, на которой строились не только яхты, но и буера и гребные лодки: клуб объединял любителей гребли, водного и буерного яхтинга. Вот в этом-то яхт-клубе отец вместе со своим приятелем купил весной 1910 года небольшую яхточку с каютой. Яхта несла два паруса — грот и кливер, общей площадью в тридцать квадратных метров. Осадка невелика — около метра, что для нас важно: как раз по глубинам у Мартышкина.

Как только яхту, названную «Руслан», спустили на воду, мы «вооружили» ее и в тот же день пошли в Мартышкино. Я любовался яхтой и все посматривал на корму, где на буксире шел красавец тузик. Отец сказал, что за сохранность и чистоту тузика буду отвечать я, его «капитан». Уже после прихода домой, в Мартышкино, отец вооружил тузик парусом — рейковым гротом, установил съемный шверц — своего рода выдвижной киль, опускаемый с борта. При повороте шверц легко переносился на другой борт.

Оказалось, что тузик хорошо ходит под парусом и даже лавирует, то есть маневрирует против ветра.

От Ораниенбаума до Петергофа вдоль берега тянулись заросли высокого камыша. Но были там и открытые плесы и проливы, уютные заливчики и большие камни-валуны. Каждый имел свое название, придуманное мальчишками, которые целыми днями сновали в камышах на лодках. Даже взрослые уже знали, где находится «Невский проспект», «Магелланов пролив», привыкли к географическим названиям, оживлявшим в памяти когда-то любимые книги Жюля Верна, Фенимора Купера, Майн-Рида... В этих камышовых шхерах начал и я свои самостоятельные плавания под парусом. Мне было десять лет, я с важностью командовал сидевшим на шкотах братишкой и призывал к порядку пассажиров — двух наших лохматых псов.

На «Руслане» отец выходил в море как только выпадал свободный вечер. Хорошо освоил управление яхтой и я — отец часто доверял место на руле. Невскую губу мы вскоре уже исходили вдоль  и поперек, и отец решил пойти на «Руслане» в финские шхеры. С нетерпением я считал дни — ждали приезда моего дяди, двоюродного брата отца Н. М. Фумели, капитана дальнего плавания, в молодости много плававшего на учебных парусных кораблях и отлично знавшего шхеры. С ним можно было не боясь идти и в Выборг и в Котку — там хотел побывать отец.

С приездом Николая Михайловича начались сборы в поход. Подготовкой яхты руководил дядя, человек подвижный и энергичный. Он часто заходил на кухню и что-то пробовал,— бабушка и мама готовили для нас припасы.

Наконец настало утро отплытия. Тузик с командой «Руслана» — дядей, отцом, студентами-яхтсменами Мишей и Колей Сухоруковыми и мною — отвалил от мостков. Бабушка утирала слезы и вместе с мамой долго махала платком. А до яхты, стоявшей поодаль на якоре, нас сопровождал почетный эскорт — соседские ребята на шлюпках и дощаниках.

Быстро снялись с якоря и при слабом, но ровном западном ветре пошли к Кронштадту. Я следил за своим тузиком, ведомым за кормой на бакштове, вслушивался в журчание воды за бортом. Хорошо!

Сейчас яхты обычно выходят из Невской губы в Финский залив северным фарватером, между расположенными на искусственных островках северными фортами Кронштадтской крепости. Но тогда, еще с 1900 года, этот проход был закрыт для всех невоенных кораблей. Таким образом, нам предстояло идти южнее Котлина, минуя остров-форт Кроншлот, а потом обогнуть маяк Толбухин.

Вот и Кронштадт. Мы идем по Малому Кронштадтскому рейду, и я с восхищением смотрю на красавец крейсер «Богатырь»— матросы в белых робах с синими воротниками, на мостике — офицер, вахтенный начальник. Ветер чуть усилился, и «Руслан» с небольшим креном «резал» корму крейсеру.
—       Юрка, на флаг! — командует отец.