Один день базилики Масценция

—     Ну вот,— с грустью заметил Картозия,— на будущий год, на первенстве мира в Токио, буду судьей...

Кулон улыбнулся и похлопал советского борца по плечу.
—     На будущий год в Токио вы будете еще не судьей, а чемпионом!

Мы с радостью присоединяемся к этому высказыванию.

Кстати, о судействе. Были, конечно, и в Риме «эпизоды», но, в общем, особенно жаловаться на судейство не приходится.

Но один эпизод был даже не печален, а смешон. Очень смешон.

Американцы привезли с собой какого-то высокого старика. С трудом и не без помощи других, более опытных, своих товарищей он прошел судейский семинар и даже трудился в качестве бокового судьи на соревнованиях. Правда, рядом с ним всегда стоял кто-нибудь из американских судей и довольно громко ему подсказывал.

И вдруг однажды случилось так, что надо было срочно заменить арбитра на ковре. Председатель жюри в суматохе назначил этого американца. Как тот ни пытался сбежать, пришлось взять свисток и выйти на ковер.

И вот началось зрелище, которого нам еще не доводилось видеть ни на одном борцовском соревновании за многие годы.

Растерянный американец метался по ковру, толкал борцов, что-то бормотал себе под нос, свистел так, что лопались барабанные перепонки, а потом изгрыз свисток зубами, и его перестали слышать. Когда борцы встали в партер, он начал бродить между ними, мешая своими неуклюжими ногами, наступая им на руки, беспрестанно что-то выкрикивая.

Все окружающие — участники, судьи, секундометристы, врачи, журналисты, зрители и даже сами борющиеся — громко подсказывали ему, что надо делать, но, когда после первых шести минут он вывел борцов на середину ковра и взял их за руки, готовясь объявить победителя, боковые судьи покинули свои места, отказываясь судить. Пришлось заменить американца другим арбитром на конец схватки — случай беспрецедентный в истории борцовских соревнований.

Такие эпизоды бывали. Но редко. В общем, все шло мирно и хорошо под сводами древней базилики.

К полуночи состязания подходили  к концу. Публика постепенно расходилась. Гасли огни сначала на одном ковре, потом на другом, оставался лишь один. Наконец заканчивались состязания и здесь.

Борцы уходили в свои фанерные домики, построенные в одном из каменных коридоров, окружающих базилику. Брали душ, переодевались.

Уборщики натягивали на маты нейлоновые чехлы, закрывали футлярами телефоны и пишущие машинки, подметали большими железными метлами обрывки протоколов, сигаретные коробки, целлофановые обертки от бутербродов. Разносчики кока-колы и пива ползали под скамейками, выгребая оттуда бутылочные залежи. Выключались огни, контролеры с лязгом замыкали тяжелые замки на железных воротах и калитках.

Фыркая, трогались в путь ожидавшие последних участников последние автобусы. Они уносили их по ночным, еще заполненным толпой римским улицам к олимпийской деревне. Автобусы катили по ночным улицам, порой ярким, сверкавшим огнями ресторанов и кабаре, шумным, гремевшим музыкой, порой тусклым, еле освещенным, так что не видны были одинокие безработные, закутанные в свои ветхие плащишки, прикурнувшие на каменных порогах домов, еще не остывших от дневного жара.

...В базилике гас последний фонарь. Неподвижные, словно изваяния, всегда вдвоем, полицейские застывали у входа, опираясь на старинные сабли.

Рабочий день базилики заканчивался.