В воротах

Он действительно шел с бутылкой вина на именины к приятелю. Вино купил только что в соседнем гастрономе. В магазине народу было полным-полно, но одна из продавщиц, поглядывая на часы, шла к двери, чтобы запереть ее. Кто-то, однако, успел, нажав плечом на дверь, прорваться внутрь. Был он небрит, в кепке с пуговкой, коротконогий, с длинным туловищем. Подойдя к прилавку, сразу же заныл:
—     Мамка, дай мурзику пива. Мурзик пива хочет...

Вроде бы дурачился, но глаза у него были хитрыми, узенькими. Он поглядывал искоса на молчаливую очередь и мычал себе:
—     Мамка, дай мурзику пива. Тачка за углом стоит, мотор даже не выключил.

Продавщица сказала:
—     Отцепись. Чего пристал? Не видишь, очередь стоит.
—     Очередь еще постоит. Она ведь и так стоит. А мурзик без пива помрет. Ляжет на пол и не встанет больше...

Получив свои бутылки, он огляделся вокруг и ухмыльнулся довольно. Короткие ноги косолапили. Брюки обвисли, как паруса в штиль. Многие в очереди неловко отводили глаза в сторону. И Максим тоже посмотрел в угол. А теперь он увидел его снова. Мурзик. Мурзики. Им весело. Им хочется посмеяться. Над ним, над его мучительной и бесконечной любовью. Над его сладкой и горестной судьбой стоять в воротах и пытаться иногда сделать невозможное.

Все эти воспоминания, мысли, соображения проносились в его голове с невероятной быстротой, зашифрованные в короткие и объемные сигналы, импульсы, потому что во время игры иначе думать он просто не мог. Игра забирала его целиком, а лишь ничтожные доли секунды он оставлял для себя. В это время он был слабым, легко уязвимым, его можно было застать врасплох, а этого он ужасно не любил и потому старался плыть только по течению игры, всецело отдаваясь ему и чувствуя в нем поддержку.

Между тем настало время перерыва. В раздевалку он не пошел и присел отдохнуть на низенькую гимнастическую скамеечку, где обычно ждут своей очереди запасные. Да и почти все остальные игроки остались в зале, и тренер тут же стал объяснять причины их неудач и ошибок. О вратаре он не сказал ничего. И Макс тоже промолчал, хотя многое мог бы рассказать о плохой защите и о том, что если так будет продолжаться, то ему забросят еще много мячей, и он, как это ни печально, ничего не сможет сделать. Да, наверное, ребята и сами понимали, что в защите они не поспевают за своими соперниками и, очевидно, вообще не могут поспеть, потому что те сильнее.

Он не обернулся и не поднял голову даже тогда, когда услышал неподалеку голоса тренера и своей жены. Несколько слов он мог разобрать: «Вы его только не очень ругайте...» Это заставило его сцепить зубы. Зачем она вмешивается не в свое дело? Мало ей других забот?

Потом он не мог поднять голову уже потому, что стало стыдно. «Дурак я разнесчастный. Она ведь сидит здесь и мучается больше, чем я. Она ведь любит меня, и я ее люблю тоже. И если у меня есть сейчас моя игра и я на какое-то время успеваю забыть обо всем остальном, то у нее нет ничего, кроме меня. Она сидит в зале одна-одинешенька и слышит плохого даже больше, чем я. И все равно приходит на матчи. Хотя это для нее как каторга».

Ему захотелось встать, немедленно разыскать ее и сказать, как он ее любит. Но что-то остановило его. Он сам себе был противен из-за этого. Из-за того, что и в этот момент он больше всего думал о себе и о том, какую ироническую реакцию вызовет у окружающих любое проявление его нежности, хотя это должно было быть для него совершенно безразличным.