Бережок
Разглядываешь крупномасштабные карты нашего Севера, и бросается в глаза множество разбросанных по рекам деревенек с ласковым названием Бережок. Бережок есть и у нас. Он вытянулся поверх длинного обрыва над Ветлугой, и назвать его иначе не придет в голову.
Это деревушка в двадцать-двадцать пять дворов. С чердака над окнами по каждому дому вывешены длинные вязанки подлубеневшего мяса. На ветру это мясо с весны. Его вялят. Ветлуга здесь руслистая, с низинами, по тому берегу залегли еловые чащи с медведями, с черникой, с ронжами, похожими на рыжие отбрызги костра, с тишиной, похожей на отдаленное пение ветра.
Зимой, осенью, летом о Бережке на Пыщуганье не вспоминают. Но весной он у всех на языке. Дело в том, что по разливу Бережок становится главным и единственным портом для южного угла Пыщугского района. Ворчливые катера тянут баржи с семенной пшеницей, кукурузой, удобрениями, мукой, тянут машины, запасные части, торговые товары. Теперь в Бережке людно: из Иконницы, Спасского, Крутой приходят парни разгружать баржи. Сюда прихрамывает старушка, не доставшая в сельпо крупы; сюда прорываются на двужильных газиках председатели, секретари, уполномоченные.
По странному ли хладнокровию, с непривычки ли, но спасские колхозники никогда не имеют для выгрузки на берег с баржи сходен, или, как их можно назвать поважнее, трапов.
Но баржа подходит к Бережку. На барже сидит этакий прокуренный желтозубый мужичок с газетной самокруткой. Он хитро поглядывает на берег, на толпящийся народ.
Но как разгружать, сходен-то нет.
И начинается торговля.
— Грузить погодим, сходни будем ладить,— говорят с берега.
— Нету время ждать: полая вода — на убыль, скоро. Вверх пойду,— попыхивает мужичок и глядит на дымок самокрутки.
— Ну так давай трапы.
— Нету трапов,— зализывает мужичок лопнувшую самокрутку и щерится.
Он и грозит уйти вверх и не уходит. Он знает, чего ждет. На берегу поторговались, поторговались, пообещали да и выдали мужичку на водку из деловой кассы десятку. Тут у него и трапы нашлись, тут он и вверх не так уж заспешил.
И пошли от Бережка машины в гору, к Спасскому, с мешками, с ящиками, и тракторы веселей загудели, и бабы с сумками заспешили в сельпо.
Кормит рыбой Бережок все Спасское. Да и не всякий командированный вернется в Пыщуг, чтобы не раздобыть окуней, леща с солдатскую рукавицу, щуку, а то и стерлядку.
Летним поздним вечером тихо в Бережке над водой. Ползут по Ветлуге издали и вдаль смоленые лодки с подвесными моторами, похожими на плуг; где-то легко и звучно тешут для сруба бревна, из Спасского гладко доносится громкий голос радио да слышно порой, как в Иконнице гремят на ферме ведрами.
Где-то ниже Бережка живет на Ветлуге старик, прозвали его Король. Живет с женой в крепко рубленном доме, и по всем тропинкам лес ему знаком. Он выследит глухаря, одурачит волка, притаит толстую петлю на медведя, опутает куницу. Он знает, где и когда пробились на поляне рыжики, как отяжелела брусника или черная ягода. У него роятся пчелы. Он ходит по реке собирать на глубинах и отмелях рыбу. Он такую варит уху, от которой человек хмелеет, словно от пива.
Живут у Короля сплавщики. Озорной, неуживчивый и шумный народ. И пока до Шарьи гонят лес от Boxмы и Пыщуга, со сплавщиками Король ходит на Ветлугу, сторожит леса, варит брагу и знает общий язык.
Я давно собираюсь к нему, к Королю.
Я приду к Королю. Я приду и напьюсь его меда. Я подниму стакан густого и злого, как лесное марево, пива; я услышу его слова о зверях и о птице; я насмотрюсь в его тяжелые стариковские глаза и буду спать у него на повети.