Кольский (из путевой тетради)
Петрович и Филя спят в палатке, а мы с Охотником ночуем сегодня в брошенной землянке. Грязное окошко с разбитым стеклом, бревна, оклеенные пожелтевшими этикетками от консервов, прогнившие доски пола. Во все въелся горький запах остывшего дыма.
На доски от сломанного стола бросили спальный мешок. Доски короткие, ноги свешиваются с них и мерзнут: по полу из покосившейся двери тянет холодом. Набрасываем на ноги штормовки, кусок брезента, хлорвиниловую накидку. Жмемся друг к другу и постепенно согреваемся. Но я не могу уснуть, хотя устал зверски. Охотник переворачивается на спину, и я не выдерживаю:
— Слышишь, Кирилл?
— Да?
— У Петровича есть сигареты. Я курил сегодня. Он мне дал.
Охотник усмехается:
— А ты думаешь, я не знал, что он шкура? Я это понял, как только его увидел. Помнишь, когда мы впервые собрались у него? Как он распределял, кто что покупает, и высчитывал копейки?
Сигарет у нас нет уже неделю. Выбросили, как только пошли. Об этом договорились еще в Москве. Спустили байдарки на воду, каждый достал свои пачки и швырнул в реку. И никто не смотрел с сожалением на эту флотилию, медленно уплывавшую по течению. А три дня назад наткнулись на прошлогодний костер. Обшарили все вокруг, разрыли золу, перемешанную с землей, и нашли два сырых окурка. Завернули чуть ли не в полгазеты. Филя отказался, сказал, что может терпеть. Петрович честно выкурил свою треть. И вот сегодня выяснилось, что у него все это время были сигареты. Такое простить трудно. Поэтому я отчасти могу понять Охотника.
— Жаль, что я связался с этим пижоном!— говорит он.— Но теперь хватит, я его прижму!
— По-моему, он вымотался больше всех.
— Хиляк! Теоретик туризма. Он впервые в таком походе. Повышает квалификацию. Но ты будь же человеком! Впереди настоящая рабочая река, пороги... Надо соображать!
Охотник ворочается и шумно дышит: старается показать, что все еще зол. Зачем? Ведь понимает, что перегнул палку...
Вот уже неделю мы тянем байдарки вверх по маленькой речушке. Перекаты, мели, завалы. Конец августа, мелкий холодный дождь. Иногда он не перестает сутками. Штормовки не просыхают. Ложимся при дожде, в дождь поднимаемся. И снова — пилим...
Всех замучил Петрович, наш начальник. За неделю ни одной дневки. Он не укладывается в график, ворчит и гонит, гонит... Как ненормальный стал, с ним нельзя разговаривать. Даже Филя — невозмутимый, железный Филя — не выдержал: «Ну и зануда же ты!» — сказал он, когда тот стал кричать на него за то, что Филя порвал байдарку.
Свою байдарку мы с Охотником вели по очереди, а вторую тащил Филя. Петрович брел по берегу и давал ему советы.
— Ты же все время едешь на нем, как на лошади!— разозлился Охотник.
Петрович окрысился:
— Какое твое дело? Можешь свою байдарку разбить, а за эту отвечаю я[
— Пошли,— махнул Охотник рукой.— У меня нет желания говорить с ним.
Пока они заклеивали байдарку, мы ушли вперед. Выбрали хорошую поляну, разожгли костер. Охотник нарубил лапника и начал ставить палатку. Я чистил рыбу.
В сумерках они догнали нас. Байдарку тащил Петрович. Он прошел мимо.
— Ты куда?— окликнул его Охотник.
— Сегодня надо сделать еще пять километров,— не останавливаясь, ответил тот.
Я уговорил Охотника не затевать ссоры. Около часа мы плутали в потемках по реке, вымокли и наконец заночевали на сырой песчаной косе.
Утром они ушли первыми. Мы не догоняли.
С полудня опять начался мелкий дождь. Мокрые облака повисли над тундрами, и они еще больше стали похожи на макушки с редкими отрастающими волосами. Речка сделалась совсем узкой, байдарку иногда приходилось переносить на руках. Охотник злился, я старался молчать.
Часов в пять увидели байдарку Петровича: он приставал к берегу.
— Волок дальше!— крикнул ему Охотник.— Чего ты вылез?
Тот забрал весла и пошел от воды. Охотник выскочил на берег, догнал Петровича, схватил его за шиворот и рванул к себе.
— Хватит! — заорал Охотник.— Ты мне надоел!
Петрович отпрыгнул в сторону и размахнулся
веслом.
— Не подходи! Не подходи ко мне!
Филя схватил его за руки, и я отобрал весло.
— Ну, ну,— уговаривал Филя,— спокойно. Бросаются друг на друга, как троглодиты! Дождик нервишки попортил.
Маленький Петрович — носатый и тщедушный — мелко дрожал, стиснутый огромными лапами Фили. Глаза у него стали совсем белыми: он ничего не соображал. Дурацкий желтый берет надвинулся на самые уши. Я понял, что он измучен до последней степени.
И тогда Охотник начал кричать — визгливо, по-бабьи, бегал вокруг нас, грозил кулаком.
А Петрович вдруг заплакал. Икал, ладонями вытирая слезы, но они катились по щекам и капали с подбородка. Петрович отвернулся и пошел по берегу.
— Не трогайте его,— сказал Филя.— Пусть проветрится. Не у всех нервы в порядке.
Охотник покраснел и захохотал.
— Хватит, мальчики! Подурачились и — ша,— будто разыграл веселую комедию. Потом тон его стал серьезным и озабоченным: — Надо вытаскивать байдарки. Клеить. Где пластырь?
Было уже совсем темно, когда я поднялся на гору. Костер внизу казался маленьким красным цветком. Моросил дождь. Впереди, в распадке между сопками, светлела широкая полоса реки. До нее километров пятнадцать, как утверждал Охотник. Если бы сегодня прошли еще час и вышли на зимник, завтрашний волок сократился бы вдвое. Теперь вот из-за упрямства Петровича придется тащить лодки по сопкам.
Место гнусное — гарь. Мертвые березы с черными стволами. Огонь пришел по мху. У елок макушки еще зеленые: огонь не достал их. Медленно умирают. Все кругом — мертвое. Ни птиц, ни зверей. Ни звука. Только шуршит в темноте дождь. Кажется, кто-то подкрадывается сзади...
Совсем недавно здесь были люди. По склону разбросаны землянки и несколько начатых построек. Пришел огонь, люди ушли. Куда? Здесь все — загадка. Пожар — загадка, люди — загадка...
Но и вправду кто-то крадется! Шаг, еще шаг... Поднимается от незаконченных построек... Человек!
Петрович весь закутан в непромокаемый костюм. Только белеет в темноте лицо и кусок материи на рукаве— эмблема спортивного общества. Зачем он ее прицепил?
— Не хочешь посмотреть, что я нашел?
Приблизив к глазам, я рассматриваю шахматного
коня, вырезанного из сухого сучка. Пальцы ощупывают острые уши, даже рубчики гривы.
— С той стороны сопки, оказывается, тоже есть землянки. Как ваша. Это — вот там. Смотрю, стоит на столе. Правда, кажется, что делал искусный мастер?
Черт возьми, это даже противно! Заискивающий голос, собачий взгляд. Что ему нужно?
— Я люблю такие вещи. Из каждого похода что-нибудь привожу.
Сейчас он скажет: «Хочешь, возьми», и я уже начинаю придумывать, как отказаться. Но он отбирает игрушку и прячет в карман. Потом поднимает руку к лицу, и быстро разгорающийся огонек освещает его пальцы и ладонь. Сигарета!
— На, закуривай. Скорее, а то намокнут.
Я колеблюсь одну секунду. Пригнувшись, мы тычемся лбами. Эту первую затяжку я каждый день видел во сне!
— Я тебе дам еще, у меня есть,— уже твердо говорит Петрович.— Филе все равно, а этот — пусть как хочет.
Он начинает мне что-то доказывать, говорит об Охотнике.
— Пошли, что ли? Есть хочется,— говорю я.
Он спускается первым. Я незаметно гашу пальцем окурок и прячу в карман.