Четверо на просеке
Заснеженная лента, обозначенная на карте рекой Кожвой, уводила нас все дальше в глубь безлюдной тайги. По обоим берегам, придавленные белыми шапками снега, заснули большие зеленые ели. Лишь изредка следы наших лыж пересекались с дробным рисунком звериных следов, только они напоминали о затаившейся где-то жизни. С низкого, тусклого неба на лес и реку медленно опускались снежинки, словно Север хотел скорей засыпать следы непрошеных гостей.
Всего неделю назад мы уехали из города. В мечтах Север представлялся красочно и романтично: с радугой полярных сияний, лютыми морозами и оленьими упряжками. А довелось увидеть сначала построенные из дерева вокзалы на железной дороге, потом большую деревню на берегу Онеги, дома в которой были искусно украшены затейливыми узорами. Сразу же за Онегой потянулась местность без дорог и деревень, лишь изредка встречались забытые избушки сплавщиков, засыпанные снегом почти по самую крышу. И вот уже пятый день подряд мы шли по неширокой реке, сжатой почти непроходимой тайгой; все так же кружился и падал снег, тишина сковала замерзшие леса и болота.
Наступали сумерки, пора было останавливаться на ночлег. На реке стали появляться открытые места, в них струилась темная вода. Я начал осторожно обходить разводья, придерживаясь берега, как вдруг почувствовал, что снег оседает подо мной.
Оттолкнулся палками и быстро отъехал вперед. Оглянувшись, увидел, что на месте, где я только что стоял, зияла большая черная яма, в которую еще продолжал обваливаться снег. Люба, шедшая следом, попятилась назад. Но было поздно — с лыжами и рюкзаком девушка рухнула в реку.
В то же мгновение наш начальник Валя сбросил рюкзак, взобрался на берег и протянул перепуганной Любе лыжную палку. Потом подоспели мы с Сергеем, сняли и втащили на берег тяжелый, наполовину подмоченный рюкзак, расстегнули лыжные крепления и помогли девушке выбраться из ледяной ванны. Бледная, насквозь мокрая, Люба дрожала от страха и холода.
— Немедленно переодевайся,— приказал Валя, протягивая ей свои запасные вещи: рубашку и свитер. Сергею он велел достать спирт и налить Любе полстакана.
Через четверть часа прямо на снегу горел небольшой костер и Люба пыталась согреться и высушить у огня отжатые шерстяные варежки и носки.
Всю ночь у наших ног жаркое пламя жадно лизало сухие толстые бревна. Мы спали на «лапнике» под беззвездным небом, оттуда падали на лицо и руки маленькие, легкие снежинки. Сквозь некрепкий сон я слышал тяжелое дыхание Любы, ее кашель, слышал, как Валя вставал и уговаривал ее принять лекарство.
Наступило безрадостное утро. Люба, веселая хохотушка и певунья, поднялась нездоровой, осунувшейся, с блестящими от жара глазами. Правда, она уверяла, что немного отлежится и сможет идти на лыжах.
Завтрак прошел в тягостном молчании. Потом Валя разложил на спальном мешке карту. На куске кальки тушью были нанесены волнистые линии рек и кружочки озер. Где-то на востоке вдоль Онеги тянулась цепочка деревень. Мы от них ушли очень далеко, да и лыжню нашу давно засыпал снег. Ближайшие населенные пункты находились на севере у железной дороги, которая протянулась вдоль Белого моря. Группа находилась в самом центре лесного края.
— У нас нет выбора, ребята,— сказал Валя.— Люба больна, но мы не можем ждать: продуктов осталось всего на пять-шесть дней. У нас только один топор и одна палатка, поэтому нельзя послать кого-либо вперед за помощью. Надо как можно быстрее всем вместе выбираться к железной дороге.
В десяти километрах отсюда,— Валя показал на карту,— вот здесь , проходит зимник, по нему мы быстро доберемся до станции Кожпоселок. Нужно пройти всего шестьдесят-семьдесят километров. А Любку потянем на нартах, пока не поправится.
Мы согласились с Валей: он был много старше и опытнее нас. Сложив карту, он взялся за топор.
Любины лыжи ловко и быстро соединил в двух местах поперечными стойками. На них укрепил две жерди, вырубленные из стволов елок. Между жердями натянул сложенную вдвое палатку. На эти самодельные носилки, поставленные на лыжи, мы и уложили Любу прямо в спальном мешке. Содержимое ее рюкзака разделили между собой, большую часть взял Валя.
В полдень наш маленький отряд свернул с реки и начал пробираться сквозь лесные заросли. Тайга встретила наше вторжение неприветливо. Узкие беговые лыжи проваливались глубоко в снег. Двухпудовый рюкзак впивался в плечи, затруднял дыхание. Еловые ветки хватали за ноги, хлестали по лицу, снег с потревоженных деревьев сыпался за воротник. Упавшие стволы преграждали путь, молоденькие березки под тяжестью снега сгибались так низко, что под ними приходилось идти согнувшись или ползком. Нарты постоянно сходили с лыжни, застревали, опрокидывались набок.
К концу дня, пройдя не больше трех километров, мы совершенно выбились из сил.
В этот вечер Валя приказал экономить продукты и положить в суп вдвое меньше лапши и мясных консервов, чем обычно. После ужина мы остались голодными и у костра говорили о еде. Вспомнились вкусные поджаренные в масле пончики, которые мы покупали в студенческом буфете во время коротких переменок.
— Сейчас бы попасть в ресторанчик, хотя бы в третьеразрядный,— размечтался Сергей.
— Брось слюни распускать,— резко оборвал его Валя.
Сергей обиделся:
— Если мы будем так питаться, то совсем загнемся через несколько дней!
— Что ты паникуешь? Еще два дня обойдешься... Трудности надо преодолевать,— сказал Валя, как мне показалось, не без иронии.
С утра группа шла по болотам. На много километров тянулись низкорослые, чахлые сосны с почерневшими стволами. Темное, как перед грозой, небо висело над самыми верхушками деревьев. Вековая тишина стояла над болотами. Сразу же замирал скрип нарт, поглощался голос товарища. Ни птицы, ни зверя, ни даже следа — какое-то мертвое царство простиралось вокруг. «С ума можно сойти от этих мест»,— сказал Сергей.
На зимник, который был показан на нашей карте, мы не вышли ни в этот, ни в следующий день. Невольная тревога непрошеной гостьей заползала в сердце. Неужели заблудились? Иногда казалось, что мы кружимся на одном месте — так похожи были друг на друга таежные виды. Тайга, болото или озеро, опять тайга.
Любе становилось все хуже. Лекарства из походной аптечки плохо помогали ей. По ночам она задыхалась от кашля, а днем в нартах впадала в забытье.
Продукты таяли, и Валя все больше урезывал норму.
Но как мы ни старались идти быстрее, с каждым днем проходили все меньший и меньший путь. Сказывались усталость и недосыпание.
К тому же потеплело, и снег стал обильно прилипать к лыжам. Лыжи шли, как в вате, без всякого скольжения. Особенно было трудно тому, кто тропил лыжню. Валя, самый сильный среди нас — у него был первый разряд по лыжам, но и он мог не больше пятнадцати минут тропить лыжню. Мы прокладывали путь по очереди.
В те нелегкие дни я хорошо узнал своих товарищей...
У всех у нас за плечами была только школа да полтора курса института, а Валя уже прошел армию и фронт, куда убежал добровольцем, семнадцатилетним мальчишкой. Мне нравилось, что он такой спокойный и сильный. Не раз к концу дня мы уставали смертельно, прямо валились с ног. Валя выбирал для ночлега поляну с сухостоем. Вокруг — лишь зубчатая стена леса, снег, темнеющее небо. А чтобы ночевать в тепле, предстояло еще столько работать! Котелками и лыжами надо раскидать метровый снег, разжечь костер, натопить снеговой воды. Кто-то должен свалить две-три большие сухие ели, чтобы огонь горел всю ночь. Валя первым брался за работу и делал все за троих. Он старался быть веселым, шутить, будто мы путешествуем в выходной день с домашними бутербродами в пригородном лесу.
Сергей был человеком совсем другого склада. Единственный сын в обеспеченной семье, он не привык к трудностям жизни. В походе быстро опустился, перестал умываться. По утрам он дольше всех укладывал рюкзак. Часто хныкал.
— В таком походе сам в гроб попросишься.
Однажды у вечернего костра во время моего дежурства он сказал:
— Дай мне еще супа.
— Супа больше нет.
— Значит, ты неправильно делишь. У меня самая маленькая кружка...
Валя посмотрел на Сергея так, что он сразу осекся.
Каждое утро Люба упрашивала Валю разрешить ей встать на лыжи. Но начальник был неумолим. Девушка никогда не жаловалась, не стонала — держалась стойко. Только как-то вечером, после неприятного разговора с Сергеем, тихо заплакала.
На седьмой день пути после несчастья с Любой Валя заметил в тайге просеку. Она тянулась к северу, к железной дороге у Белого моря, к людям. По просеке можно было идти значительно быстрее, чем по тайге.
На лесной просеке я узнал, как постепенно гаснет в человеке воля к жизни. В группе почти исчезли разговоры. По утрам сборы затягивались часа на три, а ночью мы спали прямо в палатке, тесно прижавшись друг к другу, положив больную в середине, потому что разводить большой костер уже не хватало сил. Ели вчетвером котелок супа, заваренный тремя ложками лапши. Только для Любы берегли последние сухари, последние куски сахара. Мертвая тайга словно высасывала из нас все живое.
Бывали минуты, когда так хотелось броситься прямо в снег и отдохнуть немного у заснеженных елей. Даже навсегда заснуть около них было совсем нестрашно.
Как-то уже не верилось, что существуют большие города с бегущими огнями автомобилей на проспектах, с квадратиками свете в многоэтажных зданиях. И за каждым из них в теплых и светлых квартирах люди читают стихи, смотрят хоккей по телевизору, встречаются с друзьями за праздничным столом. Тот мир людей существовал где-то далеко-далеко, словно во сне, а наяву была тайга, снег, тишина, лямки нарт.
В те нелегкие минуты мне помог Валя. Помню, я посмотрел на его крепкую, сильную фигуру — как он, проваливаясь почти по пояс в снег, шел первым по таежной просеке — и почувствовал в себе новые силы. Я понял, что тропить лыжню или тянуть нарты и молчать при этом означало быть мужественным.
Километров через десять просека в тайге стала подниматься на горы Ветряного пояса, невысокие, но очень крутые.
Сколько раз приходилось поправлять опрокинувшиеся нарты, падать в снег на этих проклятых подъемах! В конце концов нарты пришлось разобрать. Мы поднимались наверх мучительно медленно, останавливались после каждого шага, чтобы дать отдохнуть Любе.
Вот и высота. Как зверь, загнанный в клетку, яростно стучит сердце. А глаза напряженно, до боли всматриваются вперед — туда, где тайга волна за волной уходит в туманную синеющую даль. Но напрасно искали мы в зеленом лесном море с белыми кусками болот и озер хоть какие-нибудь признаки человеческого жилья. Нигде над тайгой не поднимался дымок одинокой избушки. Когда же мы придем к железной дороге?
Сергей куда-то исчез. Он шел последним, и Валя велел мне разыскать его. Метрах в трехстах позади группы я увидел рюкзак Сергея. Сам он неподвижно лежал в снегу: по-видимому, упал при спуске и не мог или не хотел подняться.
— Что с тобой? Вставай,— тронул я его за плечо Он молчал. Потом поднял голову:
— Я не хочу идти больше. Я устал. Идите без меня. Отдохну и догоню вас.
Сергей плохо понимал, что говорил. У него был жалкий и растерянный вид. На штормовой куртке и штанах большие темные дыры — подпалил на костре. Грязная рыжая щетина на впалых щеках, глаза воспалены, в них нет мысли, только усталость и страх.
Я помог ему встать на лыжи, надел на себя его рюкзак.
На одиннадцатый день после злополучного приключения таежная просека привела нас к большой реке. Валя первым увидел свежий след саней с оброненными золотистыми соломинками. И тут его лицо, заросшее густой черной бородой, вдруг засветилось радостью: люди были недалеко!
И стог сена, и прорубь на реке, и узор заячьих следов — все говорило о близкой жизни. Уже в темноте мы увидели теплые огоньки деревни, услышали приглушенный собачий лай.
Только тот, кто скитался много дней по тайге, кто ночевал в снегу у костров, поймет, что такое простая деревенская изба с крышей, с жарко натопленной печью, с керосиновой лампой. Нет на свете большего счастья, чем сесть на лавку и просто так посидеть!
Это был самый лучший ужин в нашей жизни: деревенские щи, черный хлеб, соленая рыба, молоко и целая большая миска румяной дымящейся картошки! Пока мы ели, в избу, по северному обычаю, заходили закутанные в платки женщины и мужчины в тулупах, садились на лавку и смотрели на нас. Между прочим, председатель сельсовета рассказал, что до железной дороги мы не дошли всего восемь километров, что некоторые села в глубине района покинуты жителями и зимником, показанным на нашей карте, уже лет десять никто не пользуется.
После ужина неудержимо потянуло спать. Не раздеваясь, мы легли прямо на пол и сразу словно провалились куда-то.