Вечер юного мая

Лес полон звуков, полон голосов. Сипловатый, как из дудки извлеченный, голос иволги, подкупающее своей беззаботностью треньканье синиц, чоканье и треск дроздов... Близкие — словно мелодия, затейливая, выпуклая. Дальние, процеженные сквозь хвою елей и чащину берез и осин,— фон. В нем еще звуки леса: шорох ветвей, отяжелевших от почек, колючий пустой звук ударяющихся друг о друга сучьев, перешептывание прошлогодних стеблей, нежный перезвон зеленых былинок... Может быть, и не слышно его, но так кажется.

Сумерки.

Понемногу все затихает. Дрозды еще ссорятся... Но и те вот-вот угомонятся.

Ветра нет. Деревья не шелохнутся.

Невдалеке свистнул вальдшнеп. Жданный и все равно заставляющий встрепенуться звук пронесся в захолодевшем воздухе, раздвинул тишину и замер. Еще свистнул. Хоркнул...

Слушай его! Слушай, и жди, и ищи глазами черную на догорающем закате, мерно взмахивающую крыльями птицу. Слушай голос весенней любви, весенней тревожной радости.

Трясогузкина ошибка

Просыпаюсь, выглядываю из палатки. Утро свежее, росистое, яркое. Над озером кое-где туман. Тихо все. Трясогузка, часто дергая головкой по сторонам и потряхивая хвостиком, прыгает возле моей лодки. Скрывается под нею. Через минуту показывается наружу. Заглядывает повсюду, обследует лодку. Подхватив какой-то прутик, скрывается снова. И вот уже начинает деловито таскать прошлогодние сухие стебли, веточки, пушинки.

Не хочется еще вставать, а надо. Надо перевернуть лодку: что ж ей, трясогузке, гнездо строить не на месте, желание свое напрасно изводить. Пусть ищет что-нибудь понадежней, поустойчивей, чем моя лодка.

Грачи и проблемы посадочной скорости

Смотрю, как грачи садятся на землю. Летит грач, захочет куда сесть, сейчас планирует ниже; затем, чтобы скорость сбросить, круто, свечой, взмывает и тогда уже садится — точно, куда надо. Вот ведь какой хитрый, все понимает. Люди на своих самолетах сколько бьются из-за слишком большой посадочной скорости, а того, чтобы сделать так же, не могут. Впрочем, может быть, расчеты не позволяют?.. Говорят, французы где-то у себя, то ли на заводе авиационном, то ли еще где, плакат вывесили, шмель на нем изображен и надпись: по теоретическим расчетам шмель летать не может, но он не знает этого и летает.

Ель с детьми

Могучая ель с густой и широкой хвоей. Из корней ее другая — дочь. Доченька. Дитятко ненаглядное, своими соками вскормленное, телом своим ото всех невзгод прикрытое. Толстая понизу, а выше уж и истончилась, ослабла. И только несколько веток у верхушки. Страшно ей. Трудно. Прижалась к материнскому стволу и дрожит в тени.

А кругом крепыши, что взросли сами и воевали сами с зимней стужей и нескончаемыми осенними дождями, ветром и летней жаждой. И выстояли. Выдюжили. И теперь, крепко вросши корнями в землю, мерно покачивают пушистыми ветвями, то один бок, то другой подставляя горячему свету.